Чужой президент - [3]

Не в таких они были отношениях, чтобы обсуждать подобные темы, но Борис подыграл, пожал плечами, как бы всё ещё переживал то, что случилось.

– Каюсь, ударил с избытком чувств… Полмесяца без заказов, а тут их застукал…

– Мы тебя выпустим, – прервал Бориса другой, низкий и тихий голос. – Совсем выпустим.

Борис сухо сглотнул, уставился на прокурора. Он не мог оторвать глаз от тюремного жетона, от того, как жетон был небрежно сунут во внутренний карман прокурорского пиджака.

– Что я должен сделать? – стараясь не торопиться, всё ещё следя за поведением прокурора, спросил Борис.

Он не узнавал собственного голоса и повернул голову, наконец-то встретился взглядом с тем, кого освещал пасмурный свет от окна.

– Офицер Службы Безопасности Налогового Управления, – объявил прокурор. Он, казалось, испытал облегчение, что представил Борису третьего мужчину и теперь может умыть руки.

Когда возвратился в камеру, Борис завалился на кровать и попытался читать детектив из пока ещё скудной тюремной библиотеки. Книжка была потрепанной, зачитанной. Но автор, англичанин, показался ему манерным и фальшивым, как и вся британская культура, и он в порыве досады отбросил книжку на пол. Голова сама по себе обдумывала происшедшее. В конечном счёте, ему так ничего и не объяснили. Тот, из Службы Безопасности, даже не представился. Для себя Борис прозвал его Службистом, – это упрощало ход мыслей. Очевидно, прокурор и сам не знал, что за черт стоит за всем этим, был болванчиком при их разговоре. Хозяином положения и каких-то сведений являлся Службист, но тот и намёком не выдал, на каких условиях станет возможным в общем-то незаконное освобождение… И то, что предстояло вечером, Борису не нравилось. Туманно и подозрительно… Конечно, Налоговое Управление, в известном смысле, государство в государстве, а может и поважнее официального. Как ни крути, а именно оно обеспечивает весьма приличную жизнь тем, кто стоит в свете юпитеров и упивается парадной шумихой. Потому-то после трёпа прокурора он сразу поверил немногим словам и плану Службиста. Вот и вся пища для обдумывания – хватило на три минуты. С ума сойдёшь, невольно считая не минуты даже, секунды! Да, по самую завязку осточертела ему камера…

Всё же ему удалось уснуть.

Проснулся он, когда снаружи вползли сумерки. Согласно договорённости, чтобы не вызывать излишнего любопытства, он должен будет покинуть тюрьму с наступлением темноты. К ужину его не пригласили, и это показалось хорошим знаком. Значит, машина запущена. Есть ему не хотелось – хотелось, чтобы мучительное ожидание перестало нарастать и закончилось необходимостью действовать.

Ровно в восемь вечера тихо прощёлкали электромагнитные замки, и дверь камеры непривычно поддалась одному лишь желанию выйти, выпустила его в полумрак коридора. Стараясь производить меньше шума, он прошёл к лестнице. Все три решётчатые двери на пути вниз оказались раскрытыми, и, пересекая двор, он не увидел у входа в административное здание всегда скучающего там охранника. Проходами здания, которые ему указал на схеме Службист, он довольно быстро, не встречая ни одного человека, вышел к узкому служебному помещению и невзрачной дверце – за ней порядки тюрьмы заканчивались. Всё это походило на побег, и у самой дверцы на мгновение представилось диким, что он согласился, поверил бреду об освобождении, не прикинув возможностей угодить в ловушку или попасть в рабскую зависимость от негодяев и шантажистов. Надо вернуться, всё взвесить, подготовить свои требования: утро вечера мудренее – они придут и уступят: он им нужен. Борис тихонько, лишь на секунду, приоткрыл дверцу: это последнее препятствие к тому, что было снаружи. Лицо его обдало пленительной свежестью сырых листьев. Он вдохнул эту свежесть полной грудью и опьянённый ею осторожно спустился по трём ступенькам в безлюдный проулок.

В плохо освещённом проулке его ждала чёрная иномарка. Тёмные очки и такие же усы сидящего за рулём делали картину хорошо организованного побега почти законченной. Вновь всколыхнулись недавние опасения и подозрения, но отступать было поздно. Борис нырнул в приоткрытую заднюю дверцу, быстро сел на что-то мягкое, и автомобиль рванул с места, сразу набрал скорость, понёсся вперёд. Откинувшись на спинку сидения, Борис выдернул из-под себя лёгкую куртку. Надел её поверх майки, и ему стало теплее. Мчались лихо, постоянно сворачивали в малолюдные и безлюдные улочки и переулки, тенью, не включая света, проносились по ним, с визгом колёс делали резкие повороты с одной стороны дороги на другую. Вцепившись в руль, водитель посматривал в зеркальце над лобовым стеклом, и в этом же зеркальце Борис видел его лицо. Без чёрных очков оно казалось молодым для таких пышных усов, и Борис вдруг мысленно пожалел, что за ними нет погони, – столь острым было переживание вновь обретённой свободы. Он больше ни в чём не сомневался. Пусть будет, что будет, он выкрутится.

Ещё не меньше получаса петляли по улочкам, улицам, постепенно приближаясь к центральной части города. Было непонятно, к чему такая осторожность, но он не спрашивал, – возможно, водитель лишь проходной исполнитель, получил задание доставить его в условное место. На углу освещённого единственным светильником переулка, недалеко от шумно-оживлённого шоссе, наконец остановились. Водитель нашёл свободное место за крайней машиной возле большого окна ночного кафе и заглушил двигатель. Окно было задёрнуто плотной шторой, по краям которой пробивался тёплый красный свет, и Борис без вопросов последовал примеру усатого водителя, выбрался из салона, затем направился к резным дверям парадного входа.