Чужой друг - [12]

Мне, пожалуй, даже нравятся приемные часы после ночного дежурства: возникает ощущение, будто тебя окружает мягкая завеса. Звуки едва доходят до слуха. Приглушенные, они стелются по полу. К пациентам я становлюсь доброжелательней, а они мне сочувствуют. Вероятно, Карла предупреждает их о том, что я дежурила ночью. Труднее во время месячных, когда ломит поясницу.

В пятницу я встретила Генри. Мы столкнулись в подъезде около почтовых ящиков. Я возвращалась из парикмахерской, и вид у меня был ужасный. Мне хотелось пройти мимо, чтобы поскорее расчесать волосы. Но Генри заметил меня, остановил и поцеловал руку. Он сказал, что ждал меня и рад видеть. Наверх поднялись вместе. У моей двери мы договорились пойти куда-нибудь поужинать.

Через два часа Генри зашел за мной. Мы поехали в его машине за город. Генри вел машину хорошо, но слишком быстро. Я сказала ему об этом, и он ответил, что если мне страшно, то можно ехать помедленнее. Дело не в страхе, возразила я. Впрочем, неприятности с полицией будут у него, а не у меня. Генри засмеялся и прибавил скорость. Пришлось держаться за ручку, это его забавляло.

Мы приехали в маленький ресторанчик. С хозяином, которого звали Рихард, Генри поздоровался за руку. Рихард проводил нас к столику за небольшой пальмой. Ему было за сорок. Приземистый, щеки толстые и дряблые, живот выпирает из брюк. Они с Генри давно знакомы. Рихард постоял у нашего столика, рассказал о своей жене, сообщил, что неподалеку произошло убийство и один из его официантов попал в свидетели. Потом он посоветовал, что заказать, и Генри со всем безоговорочно согласился. Когда хозяин ушел, Генри объяснил, что всегда полагается на Рихарда и поэтому не спросил меня о заказе, чтобы тот не обиделся.

Готовили здесь хорошо, и я сказала об этом Рихарду, когда он снова подошел к нам. Рихард пожаловался, что у него барахлит машина, и попросил Генри взглянуть на нее. Генри обещал заехать в ближайшие дни. Я поинтересовалась, не связана ли его профессия с машинами. Он отрицательно покачал головой. Оказалось, что Генри архитектор. По его словам, ему приходится строить никчемные типовые АЭС, которые различаются лишь тем, что их ставят то на левом, то на правом берегу реки. А машины — просто увлечение, хобби.

Мы выпили довольно много вина, отчего я, как обычно, стала очень разговорчивой. Пожалуй, я вела себя довольно агрессивно. Меня раздражала ироничная невозмутимость Генри, и я пыталась задеть его за живое. Хотелось разозлить его. Почему — уже не помню. Во всяком случае, сделать это не удалось. Генри только улыбался.

Когда подали кофе, Рихард опять подсел к нам. Он вновь заговорил об убийстве и своем официанте, потом о своей машине, в которой совсем не разбирался, а она была ему сейчас очень нужна. Генри чувствовал неловкость: он заметил, что разговор мне неинтересен.

К полуночи мы собрались уходить. Я попросила Генри, чтобы он оставил машину и взял такси. Он опять спросил, не боюсь ли я. Разозлившись, я ответила, что водить машину пьяным неоригинально и глупо. Но все-таки поехала с ним.

В машине я наблюдала за Генри. Он сдвинул шляпу на затылок и был очень собран. Руль он придерживал кончиками пальцев, часто переключал скорости. Его движения были плавными, почти нежными. Наверное, вести машину было для него большим удовольствием. Генри заметил, что я гляжу на него, и смущенно улыбнулся.

Похоже, машина означает для него очень многое, заметила я. Генри согласился.

Помолчав, он проговорил:

— За рулем я чувствую, что живу.

— Громкие слова.

— Да, — признался он.

— Только за рулем? — спросила я.

— Бывает и еще иногда, но не так сильно.

Я сказала, что этой страсти не разделяю, да и не очень понимаю. Никто от меня этого и не ждет, усмехнулся Генри. Речь идет лишь о нем самом и его причуде.

— Что-то вроде тайной услады? — уточнила я.

Генри кивнул. Сравнение показалось ему забавным.

Потом я спросила Генри, кем бы он хотел стать, если бы у него был выбор. Не задумываясь, он ответил:

— Гонщиком или каскадером. В эпизодах с погонями.

— Опасная профессия, — заметила я.

Он улыбнулся:

— Зато поживее других.

— А аварий не боишься? — спросила я.

— На это есть врачи, — ответил Генри и взглянул на меня.

— Да, — вздохнула я, — но бывают и смертельные исходы.

Он помолчал, опустив уголки губ. Потом проговорил:

— Умереть не страшно. Для меня страшнее не жить. Не жить по-настоящему.

От вина мне было немного нехорошо. Я откинулась назад и закрыла глаза.

— Сумасшедший, — пробормотала я и заснула.

Дома Генри поцеловал меня, а я сказала, что он мне совсем чужой. Генри спросил почему. Но я ничего объяснять не стала, да и не могла объяснить — сама толком не понимала. Что-то казалось в нем странным, я чувствовала это и знала, что его отчужденность никогда до конца не исчезнет. Но я была слишком пьяна, чтобы ломать себе голову над подобными загадками. Позднее я порой думала об этом, но мне не хотелось умствовать о том, что нравилось таким, как есть.

Благодаря этой легкой отчужденности между нами установились особые отношения, которые привлекали меня своей деликатностью. Не стоит вновь слишком уж раскрываться другому человеку и обрекать себя на зависимость. Мне нравилось ласкать чужое тело, но лезть в чужую душу я не желала.