Чужое сердце - [8]

– В общем, – продолжал Шилов, снова отхлебывая из своей чашки, – палаты за одни сутки оказались забиты до отказа. Ну, а мы что – вкатили новые кровати, потеснили народ. Пациенты, разумеется, возмущаются, но делать-то чего? Такая грызня стояла с утра! Нянечки валят на сестер, сестры – на врачей, больные воют – как страшный сон вспоминаю! Как будто этого мало, два ординатора – Лешка и Илья, ты их знаешь – устроили консилиум у одной послеоперационной старушки. У нее, видите ли, кал черный идет. Мне, разумеется, никто не счел нужным сообщить – своими силами решили действовать. Ну конечно же, у нас молодежь умнее всех, сама знаешь! В общем, мурыжили-мурыжили старушку, так ничего и не выяснили, зато шухеру навели на всех остальных: хихикали, шуточки-прибауточки отпускали, громко обсуждали ситуацию. Пациенты, само собой, стали возмущаться – вам тут театр, что ли?! В целом они, конечно, правы, и я парням втык сделал, когда узнал. Дело даже не в том, что они очевидный диагноз поставить не смогли, а в том, что вели себя как форменное быдло.

– А у старушки-то что? – поинтересовалась я. – Раз желудочное кровотечение?

– Да язва двенадцатиперстной, что ж еще? – развел руками Шилов. – Ей Паша установил эндопротез, а язва – обычное дело в таких ситуациях. Так вот, в наказание я этих двух «деятелей» до конца суток приписал к палате той старушки, потому что там, как на грех, собрались самые проблемные больные: троим пациенткам от семидесяти одного до девяноста пяти, можешь себе представить?

Честно говоря, представляла я это с трудом и очень сочувствовала молодым ординаторам. Олег порой бывает излишне крут. Не сомневаюсь, он еще и пациентам сказал, чтобы они не стеснялись выражать свое мнение в отношении того, насколько хорошо эти двое справляются со своими обязанностями!

– Ну, Шилов, ты – зверь! – воскликнула я.

– А то! – гордо расправил плечи Олег. – Беда в том, что старушенции все неадекватные, а самый «цимес» начался после обеда, потому что утречком они мирно почивали, с ног до головы обколотые, а потом действие успокоительных прошло. Вот мои парнишки и испытали на себе весь ужас старческого слабоумия. Одна – та, которой девяносто пять, со сломанной ногой в гипсе, – все порывалась вскочить и «открыть» стену, уверенная в том, что это ее тумбочка, в которой лежит внезапно понадобившийся ей кошелек. Дальше – больше. Вторая бабуська проснулась и решила, что ей срочно нужно закапать в глаза, иначе у нее будет катаракта, и она ослепнет – вот прямо там, в палате, на глазах у изумленной публики. Лешка пытается одну бабку от стены оторвать и в койку уложить, Илья другую убеждает, что капать в глаза не надо, потому что ей уже закапали, а она просто запамятовала. И в этот момент внезапно подает голос третья и требует подать ей сюда главврача для того, чтобы она могла выразить ему свое «фи» по поводу больничной еды, которой она, между прочим, даже не пробовала, так как благополучно проспала обед. Парни не знали, куда деваться, к кому кидаться сначала, а к кому потом. И тут девяностопятилетняя старушенция забывает о кошельке, но вспоминает, что у нее, оказывается, болит зуб, и засовывает руки в рот – чуть не по самые локти. Парни пытаются руки вытащить, остальные пациенты голосят, потому что две другие бабки, оставшись без зрителей, начали выползать из своих коек и требовать внимания – в общем, шоу еще то! Когда я зашел в палату на шум, то увидел следующую картину: Илья практически сидит на бабуське и держит ее за руки, чтобы она снова их себе в горло не запустила и, не дай бог, задохнулась, а Лешка посреди палаты танцует лезгинку...

– Что делает? – не поняла я.

– Ну, лезгинка – танец такой, знаешь? Да еще повизгивает: «Ас-са! Ас-са!»

Я попыталась представить себе эту ситуацию, и меня невольно разобрал такой истерический хохот, что я не могла успокоиться, наверное, минуты три. Шилов смотрел на меня без улыбки.

– Во-во, – кивнул он, когда я наконец вытерла глаза краем кухонного полотенца. – А мне вот не до смеха было – после четырех хирургий! Кое-как самую буйную общими усилиями повязали, руки примотали к койке, но она все не унималась, крича: «Гестаповцы проклятые! Фашисты недобитые!» – и так далее. Накололи всех по самое ничего, а ординаторов я у себя в кабинете коньяком отпаивал перед тем, как на ночное дежурство благословить. Они сказали, что никогда ничего подобного не видели и считали, что такие ситуации возникают только в психиатрических больницах. Еще наивно интересовались, не нужно ли старушек перевести на Скворцова-Степанова.

– Слушай, – подавив очередной приступ смеха, сказала я, – ты не боишься, что послезавтра своих ординаторов не увидишь? Может, они решили, что медицина не для них, а?

– Все возможно, – пожал плечами Шилов. – Если их такая ерунда напугать способна, значит, не их это дело!

– Олег, они же еще молодые – пообтешутся, попривыкнут, и вылепишь из них, что хочешь. С Павлом-то получилось?

Павел Бойко пользовался моим особым расположением. В бытность свою ординатором он показывал хорошие результаты, и я всегда верила в этого мальчика. Немало способствовал такому отношению и тот факт, что Паша здорово внешне походил на Дэна. Однако у него и в самом деле оказались хорошие руки, и Олег взял над ним шефство. Я нисколько не сомневалась, что со временем Павел умением сможет соперничать даже с Шиловым. Олег вовсе этого не боялся, потому что обладал одним бесспорно ценным качеством: если он видел в человеке талант, то не пытался его подавить из боязни, что затмят его самого, а культивировал, помогая ему раскрыться полностью. Благодаря этому счастливому умению Шилов заслужил уважение коллег, хотя поначалу его, человека пришлого, да еще и ставленника Москвы, приняли в штыки.