Чужое оружие - [52]

— Ему было грех стрелять, — поучительно сказала она. — Даже винтовку в руках держать.

— А вот говорят… при немцах…

— Что там говорят… Кто может плохое о нем сказать? — Степанида сердито уставилась на Коваля. — Люди, — она показала рукой куда-то за стены, — построились здесь после войны. При немцах две хаты всего и осталось: моя да бабы Христи Калиниченко. Но Христя уже в могиле.

— Поэтому и спрашиваю вас, — сказал Коваль.

Степанида Яковлевна помолчала, как бы решая, стоит ли дальше вести разговор. Поправила передник на коленях, выровняла уголочек, пригладила его и снова скрестила руки — загорелые, обтянутые сухой кожей, потрескавшейся.

— Я уже говорила, брат Петро вреда людям не делал. Он в царстве небесном новое рождение получил… И не вам судить его… Он теперь сам судья.

— Вы не поняли меня, Степанида Яковлевна, — мягко заметил Коваль. — Я спрашиваю о вашем соседе не потому, что хочу осквернить память о нем. Нам нужно узнать, кто и почему его убил.

— Сказано: слуга сатаны, прости господи, глаза свои залил и руку на божьих людей поднял. И будет он господом нашим судим, не только вами… — Глаза Степаниды злобно блеснули.

Чтобы успокоить ее, Коваль заговорил о ферме, о закрепленных за Степанидой коровах, о заработках. И, только заметив, что она смотрит уже не так сердито, снова спросил о Лагуте:

— Петро Петрович всегда здесь жил? С какого времени вы его знаете?

— Родственники у него в деревне были, но померли. А он после войны построился.

— Проживал один?

— Как перст.

— А когда он здесь впервые появился? — поинтересовался Коваль.

— Не помню. Не оскверню уста неправдой.

— Как немцы пришли, так он сразу и объявился? — спросил Коваль.

— Может, и сразу, — недовольно согласилась Степанида.

— А потом, когда наши Вербивку освободили, он куда девался?

— Он тогда в лесу жил, в тайности… У него от зверства человеческого разум помутился. Из леса почитай что не выходил, все богу молился. А когда после войны к людям возвернулся, просил за них господа. И бог ему открылся, разум вернул, и стал Петро еще больше богу молиться и нас к нему звать…

— Чепиков знал, что Лагута сбежал из армии и всю войну здесь пересидел?

— Сбежал не сбежал, — передразнила Степанида, — это лишь богу одному ведомо. Меня об этом не пытайте и хулы напрасной на брата Петра не валите. Если и впал в какой грех, то не по своей, а по святой воле.

В ожидании новых вопросов она затаилась, зажав в руке уголок фартука.

— Ладно, — согласился Коваль. — Скажите, какие отношения были у вашей Марии с Лагутой? Обоснованно Чепиков ревновал ее?

— Опять за свое! — пробурчала Степанида. — Да, любила она слугу сатаны, мужа своего. Это уже потом между ними разрыв-трава выросла… А брату Петру она сестрой назвалась, греха у них не было.

— Чего же она тогда и днем и ночью к Лагуте бегала? — как бы удивляясь, воскликнул Коваль.

— Горе свалилось. Дите мертвое родила, в больнице сказали — больше не родит… Она и затужила. Я ее к брату Петру послала. Говорю: «Иди как к господу богу. Чего люди не могут, на то господь способен». Брат Петро сказал: «Ивана тоже приведите, пускай оставит гордыню, ибо молитвы одной Марии господь не примет, нужно, чтобы и муж рядом стоял, чтобы и он получил безгрешное рождение от бога, такое же, как и муж святой Марии, которая нам Иисуса Христа родила». Только Иван не захотел вместе с ней у бога дитя просить, отговаривать стал, брата Петра ругал. Ему сатана глаза вином заливал, и не захотел он прийти к богу…

Коваль затронул больное место Степаниды, и она разговорилась.

Вытерла рот темной ладонью и добавила:

— Какие же ревности могли быть? Сатана толкнул его руку…

— Значит, не в ревности дело, — подытожил Коваль, будто соглашаясь со Степанидой.

— Брат Петро святой человек был. Помогать себе в хозяйстве допускал только одну сестру во Христе, у которой муж умер. Вот и приходила она к нему молиться, хотя за мертвых этих и не положено, они у бога новую жизнь получают.

— А кто же она? — поинтересовался капитан Бреус, хотя и знал, о ком идет речь.

— Ну кто… — замялась Степанида.

— Впрочем, можете не говорить.

— Невелика тайна, — решилась все же Степанида. — Ганна. Продавщица наша.

— Правильно, — согласился Бреус. — И часто вы ее здесь видели?

— Не очень чтобы…

— Значит, тайно прибегала…

— От людской молвы. Да и когда ей было — целый день и вечер в ларьке торгует. Если и прибежит, то ночью, поубирает, еду сварит и снова домой бежит…

— В прошлый раз, — переменил разговор Коваль, — вы сказали, что пистолета у Ивана Чепикова не видели. А знали, что зять потерял пистолет недели за две до убийства?

— Он и голову мог потерять.

— Вы не находили оружие в хате или во дворе?

Степанида только плечами пожала.

— А Мария или Лагута?

— Не знаю и не слышала.

— А может, он никакого пистолета и не терял?

— Может, и не терял, — равнодушно согласилась Степанида.

— Ну что ж, — поднялся Коваль, — так и будем считать…

На дворе полыхал июль. Солнце плыло в небе, как раскаленный масленый блин, горячий воздух пропекал через одежду, заманчиво играла мелкой волной синяя река. Горьковато пахла нагретая солнцем лоза, и запах этот напомнил Ковалю детство.