Чужое оружие - [47]

И тогда у них наконец начался разговор как у людей, которые о многом уже переговорили, многое для себя выяснили, поняли друг друга и которым только и осталось, что подвести черту.

— Да, — неопределенно протянул Коваль, постучав пальцами по столу. — Да, Иван Тимофеевич…

Чепиков вздохнул.

— Я ее больше жизни любил, — вдруг сказал он.

Коваль хотел спросить: «Почему же тогда убили?» — но что-то остановило его.

Снова воцарилось молчание.

— Вы не верите мне, — грустно и одновременно безразлично произнес Чепиков. — Но я не убивал их.

Подполковник промолчал. Стараясь не разглядывать подозреваемого в упор, он все же тайком изучал его: лицо, руки, взгляд…

— И Лагуту?

— Лагуту? — хмуро переспросил Чепиков. — Он сам убийца. Это он застрелил Марусю, я уверен.

— А его кто?

«А что, если в этом и впрямь зацепка?»

— Он свое заработал… — выплеснул Чепиков, и его, казалось, погасшие глаза вспыхнули злыми огоньками. — А без Маруси мне какая жизнь? — продолжал он прежним ослабевшим голосом. — Я все равно уже мертвый, — опережая вопрос, который давно назревал, добавил Чепиков.

— Ну хорошо, Иван Тимофеевич, — проговорил Коваль, поняв, что этими словами Чепиков хочет объяснить попытку самоубийства, которая после неудачи вызывает у того, кто посягнул на себя, не только чувство опустошенности, но и неловкости перед людьми, словно неудача произошла от недостаточного рвения и желания уйти из жизни, от страха и нерешительности. — В жизни вашей было много хорошего. И воевали вы честно, врага не страшились. Чего же сейчас правды боитесь?.. А теперь еще эта попытка покончить с собой. Будто испугались неопровержимых улик.

— Ничего я не испугался, — зло ответил Чепиков. — Что говорить, если не верите. Вы же меня с ходу в убийцы записали. Сейчас только для порядка спрашиваете… А мне теперь все едино. И не поймете вы этого!

— Что-то понимаю, — тихо ответил Коваль, — только не до конца. Пытаюсь разобраться.

— Ну как же я мог застрелить ее? — словно очнувшись, горячо заговорил Чепиков. — Марусеньку мою… До нее у меня все никак не складывалось, я уже и верить в себя перестал. Ни радости, ни надежды. И вдруг — она!.. Дом достраивал — радовался, ребенка ждали — сплошной праздник. А как в больницу Маруся попала, думал — жить не буду, только бы она жила. Как же я мог стрелять в нее, и как вы можете такое говорить?! — У Чепикова перехватило горло, он закашлялся, хватаясь руками за рот. Сдержав кашель, продолжал с той же страстью: — Не убивал я никого, и дело не в пистолете… — Он внезапно замолчал.

— А в чем?

Коваль специально неторопливо пододвинул к себе стопку чистой бумаги. Не хотел показывать поспешность перед Чепиковым, чтобы не испугать его. Подозреваемый, по мнению подполковника, находился в таком состоянии, когда ему самому нужно было излить душу, чтобы полностью выговориться.

На пороге кабинета появился капитан Бреус, взглядом спрашивая разрешения войти. Коваль подал знак — не мешать!

— Да, парабеллум мой, и я первый прибежал на выстрел, — путано начал Чепиков, не отвечая на последний вопрос подполковника. — Я с самого начала правду сказал… Мне и бежать далеко не нужно было. Дворы ведь рядом. Я не сразу понял, что стряслось… Не вмиг протрезвел. Когда бабахнуло один, потом другой раз, я подхватился и, еще ничего не соображая, выскочил во двор…

Дмитрий Иванович кивал и быстро записывал.

— Во дворе было тихо и почему-то страшно. Я оглянулся, окликнул: «Маруся!», потом: «Степанида!» Но никто не ответил. А тут слышу — вроде стон. Такой тихий, будто и не стон вовсе, а кто-то тяжело дышит во дворе Лагуты. Я мигом перемахнул заборчик. Наткнулся на Марию, показалось, что жива. Но она уже не дышала. А хрипел Лагута, который лежал немного дальше. Когда я подошел к нему, и он затих. Не знаю, что со мной делалось. Опомнился, когда услышал голоса людей, бежавших на выстрелы. Испугался я. Вдруг под ногами оказался мой парабеллум, схватил его и бросился вдоль берега к лесу.

Иван Тимофеевич умолк. Коваль, продолжая писать, спросил:

— А пистолет где?

Чепиков наморщил лоб, — казалось, в голове его со скрежетом поворачивались тяжелые жернова.

— Пистолет?

— Да, парабеллум?

Он взглянул на Коваля. Словно взвешивал, что еще сказать и способен ли сидящий перед ним человек понять его.

— Не помню. Куда-то бросил…

По выражению лица Коваля трудно было представить, поверил он словам Чепикова или нет.

— Почему бросили?

— Откуда мне знать!.. Испугался и швырнул. Видать, боялся, чтобы не узнали, что убили из моего пистолета. Я его потерял и не ведал где. А тут вижу — мой, испугался, схватил и бросился бежать.

— Почему же все-таки убегали?

— Не знаю, будто какая-то сила понесла…

Коваль подумал: «Если был не в себе, то не стал бы заботиться, чтобы спрятать орудие преступления». Но потом припомнились случаи, когда у человека подсознательно срабатывает инстинкт самосохранения и он механически выполняет определенные действия в свою защиту. Так, споткнувшись, мгновенно выбрасывают руки вперед, а при неожиданном нападении защищают руками голову.

— А как вы в темноте смогли узнать, что это ваш пистолет?

— Я его на ощупь знаю. У него левая щечка отколота.