Чужое - [15]

– Не переживайте, Шилов, – сухо произнес Дух, – здесь нет боли.

Нет боли, повторил про себя Шилов, нет боли. Совсем нет боли, и сердце мое не болит, это только кажется, я выдумываю. Пусть, пусть сердце колет, нам на это положить…

Шилов оттягивал крыло изо всех сил, но оно вдруг перестало держаться, и Шилов свободно поднял крыло над головой и увидел кровь в месте отреза, и перья, которые сыпались с крыла, как листья. Он держал крыло перед собой и тупо глядел на него, а Дух выхватил его у Шилова из рук и сказал жестко:

– Что это вы, Шилов, делаете? Медитируете? Прошу вас, в следующий раз сразу же кидайте крыло в ведро для отходов!

Дух подошел к рукомойнику, который висел на стене рядом, и тщательно вымыл пилу, отколупывая ногтем перья и кровь, а потом вытащил из-под стола большую цилиндрическую банку, на которую был наклеен листок с надписью «спирт» и отвинтил крышку. В комнате на самом деле запахло спиртом, а Дух сунул в банку пилу так, что только ручка ее осталась торчать снаружи, и распорядился:

– Шилов, найдите еще одну пилу.

Шилов долго рылся в шкафу в поисках пилы, однако ему попадались любые инструменты, но только не нужный. Дух что-то ворчал за его спиной, и Шилов чувствовал, как на лбу выступает холодный пот, руки его задрожали. Он так торопился, что вновь порезался об острейшие зубчики пилы, но боли не почувствовал, а, обрадованный, протянул инструмент Духу. С кончика полотна свисала кровяная капелька, Дух смахнул ее, и снова заставил Шилова держать крыло. Он усердно пилил, а старик стал дергаться и сучить ногами, поэтому Шилову пришлось одной рукой сжимать крыло, а другой вцепиться в шею старика и крепко придавить к столешнице.

С мерзким хрустом отделилось второе крыло. Шилов немедленно кинул его в ведро, и оно шлепнулось туда с хлюпающим звуком. В воздухе закружились желтые и красные перья, величаво опускались на пол и на спину старика, из которой торчали два окровавленных обрубка. Шилов отошел в сторону, с трудом сдерживая тошноту, а Дух, который мыл пилу, сказал ему:

– Куда это вы собрались, Шилов? Мы с вами, Шилов, не закончили еще операцию. Видите эти обрубки? Из них вырастут два новых крыла, если мы не покончим с ними раз и навсегда. Подойдите к операционному столу, Шилов, и возьмите молчальника за плечи. Крепко прижимайте его к столу, пока я буду удалять корни.

Он так и сказал: «корни», и Шилову вспомнился стоматологический кабинет, которого он, помнится, жутко боялся в детстве. Шилова затошнило сильнее, но он переборол дрянное чувство, подошел к Сонечкиному сыну, взял его за вздрагивающие плечи и с силой вмял в стол. Дух самостоятельно достал из шкафа два ножа, пинцет, молоток, странное приспособление, похожее на кусачки, и еще кучу инструментов, назначение которых Шилову было непонятно.

Дух сделал надрез рядом с обрубками крыльев, а Шилов стал смотреть на потолок и вспоминать Сонечку; то, как они сидели на берегу, как она положила голову ему на колени и жевала травинку, то, как он захотел ее поцеловать, но Соня улыбнулась и сказала: «На сегодня хватит». Он гладил ее седые волосы, проводил пальцами до самых корней волос, надеясь увидеть, что хотя бы корни темные, но корни тоже оказывались седыми.

Старик забормотал нечленораздельно и попытался встать, но он был слабый, руки Шилова оказались сильнее. Шилов смотрел на потолок и думал: «Глупый молчальник, не знает, что мы для его блага стараемся». Еще он подумал, что молчальник – вполне подходящее словцо, не то что «старик» или «Сонечкин сын», потому что молчальник – это даже не человек, а неразумное животное, лишенное дара речи. А больше ничего Шилов не думал, потому что о чем-то размышлять в этот момент было неприятно и очень больно.

В ведре хлюпнуло. Шилов догадался, что Дух извлек первый корень. Он продолжил смотреть в потолок, на руки ему брызнуло горячим и липким, но Шилов не стал глядеть вниз, чтобы убедиться, что это кровь.

Шилов, хоть и устал как собака, не стал идти домой, чтобы отоспаться. Вместо этого он обошел свой дом по тропинке, захламленной сигаретными окурками и пивными банками, и вышел на блестевшую после дождя асфальтовую дорогу. Увидел за изгородью Семеныча, который, как обычно, сидел за столом, хмурый, решительный. Семеныч глушил водку. Стаканами. Он наливал в стакан из нескольких бутылок, в которых была водка разных сортов, тщательно взбалтывал, сжав одной рукой дно стакана, а другой – верх. И глушил. Шилов подошел к калитке, отворил ее и вошел. Уселся рядом с Семенычем. Тот кивнул и налил ему, они молча выпили, и долго смотрели на то, как по лужам в ногу маршируют призраки солдат, как они останавливаются и поднимают оружие, а невидимые генералы кричат им: «Товсь!», а потом: «Цельсь!», а потом: «Пли!» Они смотрели, как невидимый огонь раскаляет воздух над дорогой, а солдаты обеих армий валятся на асфальт словно куклы, и в стороны разлетаются фуражки и каски, и зеленых солдат становится все меньше и меньше.

– Ты зр-ря не летаешь с нами, Шилов, – сказал Семеныч, разглядывая солдат поверх рюмки. – Мне кажется, нос-понос, ты смог бы что-нибудь сделать с этой бойней.