Чужие обычаи - [3]

С криком: «Переедание смерти подобно!» — Вася отогнал недовольных хищников и забрал вырезку. И правильно сделал — вечером мы убедились, что это было нежнейшее мясо, проросшее тающим во рту хрящом. Из него отбивные или, я вам скажу, шашлык под холодное цинандали — передать невозможно. Они не просто сочетались, эта инопланетная вырезка и чисто земное цинандали, они дополняли друг друга, и это обстоятельство являлось неопровержимым свидетельством единства всего хорошего во Вселенной.

Тут к нам на холм забрался пухленький теленочек на толстых упругих ножках ростом метра полтора, морда наивная, но привлекательная. Вообще-то все бычки отлично смотрятся, а этого не портили даже роговые щитки над глазами, даже длинные когти на лапах. Бычок облизал капитану руку, и тут мы увидели редкое зрелище — неудержимую улыбку, украсившую медальный лик нашего капитана, который и по делу-то редко смеялся.

— Если бы я был капитаном, может, ко мне тоже бы… приставали всякие звери. — Вася вздохнул, вспомнив эколианского дракончика, оставленного дома.

— Вот в этом ты весь, — сказал Лев Матюшин.

И мы снова полетели над обширной равниной с рощами и степью. Живность внизу кишмя кишела, в небе реяли гигантские рукокрылые. Попадались и ренелопы, тела их колыхались, и мы уже знали, почему копья входили так глубоко: отнюдь не сила аборигенов была тому причиной, а мягкая консистенция звериного тела. Ночных хищников мы не нашли. Думать, что они попрятались в норах и пещерах, не приходилось: это ж не нора должна быть, а метро.

Рассуждая о капризах природы, необузданной в своем творчестве, мы разглядывали птеродактилей, парящих бок о бок с дисколетом. Один, оскалив пасть с дуплистыми, в беспорядке растущими зубами, все пытался укусить кромку диска, и Лев Матюшин загорелся было взять один зуб на счастье: «Я его на шнурке подвешу». Конечно, Лев с полуметровым клыком смотрелся бы неплохо, но мы отговаривали его — все-таки уже не мальчик, чтобы таскать на шее двадцатикилограммовую кость. Да и лишить птеродактиля зуба, хорошо ли это, на чужой беде свое счастье строить… Надо полагать, здесь должны быть гигантские болота и озера, а в них брахиозавры и диплодоки, если к этим пресмыкающимся применима земная классификация.

Мы избегали пока говорить о главном, мы словно забыли о волосатеньких нимзиянах, о бескорыстных охотниках на ренелопу. Мы говорили о пейзаже с тремя дымящимися вулканами, о зверях и странном сосуществовании ящеров и развитых млекопитающих, о том, что надо запустить автоматы для картографической съемки, что пора вплотную разобраться с микрофлорой, что завтра надо лететь к горам. Обо всем говорили, а в мозгах таилось одно: на планете люди…

Конечно, у природы нет предпочтений, ей что Лев Матюшин, что черепаха, все едино. Можно спорить: является ли человек венцом творения? Можно привести веские аргументы, из которых следует: нет, не является. Но это не для меня, я в таких кощунственных спорах не участвую, я антропоцентрист, и пусть меня осудят. Человек прежде всего. Нет такого зверя, чтоб, например, сравнился с нашим Васей. Ни по уму, ни по другим каким качествам: все соображает, где что лежит, куда бежать в случае чего. И в ремонте силен. Когда Васе было всего два годика, он уже читал букварь. Но, рассказывая об этом, всегда добавлял: «Правда, со словарем».

Мы, не сговариваясь, решили местным человечеством заняться вплотную немного погодя и предварительно обезопасив себя от возможного съедения. Ночные гиганты потрясли наше воображение. Сплошная броня, рога, зубы и когти…

Лев МАТЮШИН

… А жили они на деревьях. Такие толстые, высокие, скажем, баодубы, растущие купами. Три поколения на каждом дереве размещались без тесноты. Ну и гости, что с вечера остались. Детишки на пятнадцатиметровой высоте без страха посапывали в гамачках, взрослые — на развилках.

Когда я к вечеру явился в такую рощу, все баодубы были заняты. Жители неприветливо глядели на меня с ветвей, не проявляя стремления к знакомству, и длинно, с подвываниями зевали. Я пожал плечами и разжег на поляне костер. Нимзияне что-то закричали, заговорили, вроде как выражали недовольство: поздно уже костры жечь, спать пора. Но у меня было чем их пронять. Я достал из мешка заготовленный полуфабрикат, приспособил его над углями. С деревьев послышалось густое сопение, нимзияне внюхивались в шашлык… Но тут на поляну вспрыгнул, иначе не скажешь, кошмарный хищник и чуть было все не испортил. Он был весь в броне и колючках. Встав на цыпочки, я мог бы дотянуться до его пупка, только мне это и в голову не пришло, а возникла мысль залезть на дерево повыше. Справился с собой, надо было держать марку: не мог землянин принять срам от инопланетного занюханного хищника. Ящер втянул в ноздри воздух для повторного рычания, но у меня в руках уже обозначился джефердар. Хищник поднял лапу, каждый коготь с капитанову ногу, и застыл памятником самому себе.

Гляжу, аборигены зевать перестали, ибо наверняка впервые видели человека, не драпанувшего за горизонт при контакте с тиранозавром. Теперь я смог его обмерить. Действительно, до пупка достаю, но чтобы достать до ноздрей, пришлось залезть на дерево. Оттуда я, хватаясь за роговые выступы, прошел по туловищу до кончика хвоста. На меня таращились нимзияне, не понимая, что это я обмеряю ящера, что это я науке служу. Они, надо полагать, думали, что я исполняю какой-то странный обряд, а скорее всего рехнулся от радости, что хищник вдруг по непонятной причине окостенел.