Чужие деньги - [109]

Успокоенная присутствием Леши сестра-хозяйка все-таки вышла из палаты, плотно притворив за собой дверь, и Лиза начала свой рассказ. О причинах, побудивших ее начать собственное расследование семейных тайн, о плодах этого расследования, о том, как ее мать косвенно призналась в убийстве Питера Зернова, и о том, что довело Лизу до попытки самоубийства. Рассказывала полно и откровенно, не стараясь выставить себя в благородном свете, не скрывая неприятных подробностей, которые как будто бы следователю пригодиться не могли, наподобие обстановки в дядиной квартире или режима психиатрической больницы. Когда она замолчала, некоторое время все ожидали продолжения. Но его не последовало.

— Девочка, — мягко спросила преисполнившаяся сочувствия Ирина Генриховна, — чего же ты хочешь?

Лиза проигнорировала вопрос. Сидела ровная, напряженная, как натянутая струна: тронь — и порвется.

— Понимаешь, Лиза, — рассудительно сказал Турецкий, — твои показания, конечно, важны: они указывают нам, где искать. Откровенно говоря, мы по уши завязли в деле Зернова…

— Мне надо дать показания? — явно обрадовалась Лиза. — Вы их запишете? Составите протокол?

— Но твои слова, — закончил мысль Турецкий, — ничего не решают.

— А мой дядя?

— А ты уверена, что он станет разговаривать с милицией?

— Но мне-то он признался!

— Это не доказательство. Любой адвокат посадит нас в лужу, докажет, что ты не слышала никаких признаний, что ты просто неуравновешенная девочка-подросток, которая поссорилась с родителями…

— Но это же неправда!

— Мы с тобой знаем, что правда, а что неправда, — Турецкий был терпелив, — но другие-то откуда это узнают? Для суда нужны четкие доказательства.

«И доказательства мы вскоре получим», — едва не добавил, он, удерживая в уме Герарда Князева. Но проявил осторожность: откуда ему известно, зачем пришла к нему младшая Плахова и насколько правдива рассказанная ею история? «Не болтай», — гласит старый, но в некоторых областях человеческой деятельности по-прежнему актуальный плакат. Между ним и Лизой воздвигся стеклянный барьер, и, ощутив, что ее отторгают, Лиза вскинула подбородок.

— Что же это значит, — надменно проговорила Лиза, — по-вашему, они не должны получить, что заслужили, из-за того, что доказательств нет? По-вашему, мы не можем… ну, подбросить доказательства? Это будет справедливо!

Александр Борисович и Ирина Генриховна не находили слов, глядя на это едва начинающее жить создание, готовое на любые поступки, вплоть до фабрикации улик, ради страшной цели: посадить отца и мать. Преступные дети, восстающие против преступных родителей. Современная комедия нравов по мотивам античных трагедий.

«Хорошо, что наша Нинка не такая!» — с облегчением подумали Турецкие.

Лиза словно раздумывала, что бы еще им сказать, надувала губы, сводила тонкие брови. Вдруг лицо ее прояснилось:

— Не хотите подброшенных улик? Есть и настоящие. Моя мать в последнее время надолго уезжала в Москву. Когда мы приехали на этот раз, на столе в ее кабинете стояла пишущая машинка «Оптима». Выясните, что она на ней печатала и зачем.

После этого повернулась и, придерживая на груди разлетающийся халат, бросилась прочь из палаты с криком:

— Рейнджер! Рейнджер! Пошли отсюда! Нам здесь больше делать нечего!

56

«Самое большое несчастье для человека — невозможность остаться наедине с собой». Это странное изречение, которое однажды процитировала Валя, неизвестно откуда его позаимствовав, всплыло в сознании Егора, когда ему не осталось ничего другого, кроме как оставаться наедине с собой. Кругом на разные лады сопели и храпели случайные товарищи по камере предварительного заключения, подмигивала тусклая ночная лампочка, в коридоре гулко разносились чьи-то начальственные шаги — Егор был окружен многочисленными признаками человеческого присутствия, и при всем при том он был один. Всеми отвергнут и покинут. Сон не шел, и то, что завтра всех заключенных, и его в том числе, поднимут с утра пораньше, ничего не меняло. Вместо того чтобы спать, мозг совершал тщетную работу, единственную, на которую он способен, оставаясь наедине с собой: бесконечно перебирать образы прошлого. Без анализа, с минимумом эмоций, с редкими, но болезненными уколами сожалений. Егор проехал ту станцию, на которой он проклинал жену, и ту, на которой он упрекал себя; остались только несколько слов, которые то и дело выскакивали, заставляя произносить себя шепотом, полные укора и удивления: «Какой же я был дурак! Ну как я мог быть таким дураком?»

И самое удивительное заключалось в том, что у этого дурака оказалось достаточно сообразительности, чтобы во всех подробностях продумать и осуществить без сучка без задоринки свой дурацкий план!

Началось все с письма… нет, тьфу ты! Началось раньше письма. Пару лет назад, а может, и раньше. Он, конечно, тоже не подарок: он прежде сильно пил. Но потом ведь нашел в себе силы бросить! А когда бросил, жена стала такая добрая, приветливая, и думалось, все у них еще наладится, сыновья растут, и заживут они все вместе душа в душу. Но ведь пойми этих женщин! Увлеклась какой-то психологической дурью, покупала тонны этих популярных книжонок, все в доме было устлано ими. Егор предупреждал ее: «Брось! Зачем тебе это надо? Такие книги пишут старые девы, чтобы сбивать ими с толку нормальных женщин, у которых есть мужики». Одно время казалось, что Валя послушалась, по крайней мере, книжонок при нем в руки не брала. Но втайне, наверно, читать их не отвыкла. Знает Егор, что там пропагандируется: женская самостоятельность и независимость, а попросту говоря, блядство. Самое натуральное блядство. Он всегда это знал, но, как последний идиот, надеялся, что Валька — она же умная баба, и увлечения ее останутся на уровне воздушных мечтаний — словом, на уровне головы. Не перейдут ниже пояса. Значит, ошибался.