Чужеземные тропы, незнакомые моря - [16]

Труд Птолемея «Альмагест»[97] чудом избежал аутодафе, в котором фанатичные христиане в 391 году сожгли все александрийские книги древних ученых. Именно ошибка Птолемея, который поставил Землю в центр космического мироздания[98], была возведена христианской церковью в догму и на многие сотни лет воспрепятствовала прогрессу в астрономии.

Если Геродот был первым путешественником, описавшим свои путевые впечатления, а Пифей — первым ученым, который поставил на службу науке поиск неведомых земель, то Птолемей стал первым кабинетным ученым, который вместо посещения чужих земель и морей предпочел пользоваться имевшейся литературной информацией. В тихом кабинете он построил свой образ Земли и оказался при этом неплохим строителем.

Он одним из первых нанес на карту градусную сетку — прежде это пытался сделать Эратосфен, — причем меридианы были проведены на расстоянии пяти градусов друг от друга, а широты проходили параллельно экватору через знакомые древним географические пункты. Очертания средиземноморских стран поражают удивительной точностью, правильно передано местоположение Ирландии и Британии, однако Северное и Балтийское моря еще сливаются в одно открытое море. Так как сообщения Пифея в то время не были известны, Туле согласно Эратосфену и Страбону располагалось на месте Оркнейских островов[99].

Видимо, Птолемей не мог воспользоваться и трудами Геродота в их полном объеме, а может быть, посчитал путешествие финикийцев вокруг Африки, которое произошло фантастически давно, за шарлатанские измышления. В противном случае непонятно, почему он соединил восточный берег Африки «землей неизведанной» с внутренними областями Индии, в результате чего Индийский океан вновь оказался внутренним морем[100].

Несмотря на все это, его карта земли была самым полным и детальным изображением мира, которое досталось нам от древних. Возможно, что Мусейон как научный центр древнего мира, посещаемый учениками из многих стран, имел своих «членов-корреспондентов». Во всяком случае, Птолемей использовал не только результаты своих предшественников, прежде всего Марина Тирского[101], но и опирался на сообщения из различных мест, и эти наблюдения и факты позволили ему создать столь всеобъемлющую географическую картину.

Когда в 1450 году, то есть через 1300 лет, его почти забытые в Европе труды стали известны европейским ученым во всей их полноте благодаря переводам с арабского, то оказалось, что время не продвинулось вперед и что у неизвестного географа можно многому поучиться[102]. Одновременно были приняты на веру и его ошибки, так как более точных сведений в то время еще не было.

Великий ученый, не выходя из стен александрийского Мусейона, создал картину мира, которая до сих пор приводит в изумление. Собранная им воедино информация, подвергнутая тщательному научному изучению, позволили значительно расширить сектор известного мира. Птолемею принадлежит великая заслуга в создании общей, научно обоснованной картины земли.

* * *

…В зале бушевала буря восхищения. Нерон хвастливо поглядывал на всех, как распустивший хвост фазан. Существовал ли еще в мире певец или поэт, который мог бы сравниться с ним? И подобострастная знать спешила заверить императора в его несравненном мастерстве, а самые уважаемые сенаторы положили к его ногам миллион золотых сестерциев[103].

В то время как император слабеньким голоском пел свои корявые стихи, один римлянин лежал в коридоре Колизея на носилках. Друг его с тревогой осведомился, что случилось с ним. «Я представился мертвым, иначе мне отсюда не выйти», — прошептал тот в ответ. И в самом деле, преторианцы не выпускали никого, когда император являл свой талант.

Однажды взгляд могущественного властелина пал с высот Палатинского холма на узкие запутанные улочки города, застроенные высокими шестиэтажными домами. Вдали виднелась гавань. Почему Остия еще не соединена стеной с Римом? В этой стене можно было бы прорыть канал. Рим — морской город! Это звучало неплохо. А этот дворец? Для прежних императоров он, может быть, и годился, но Нерона он явно недостоин. Он указал на Эсквилин, и строители поняли желание императора.

Всех пленников империи согнали в Рим. Так появился самый роскошный дворец древнего мира из мрамора, золота и слоновой кости. И над всем великолепием поднялось 120-футовое изваяние Нерона.

На праздничное пиршество собрались самые именитые люди города. В золотых бокалах сверкало дорогое вино. Столы ломились от изысканных яств, свезенных со всех частей империи. И все же веселья не получилось. Один ложно истолкованный взгляд, одно непродуманное слово могли повлечь за собой смерть. У Нерона был излюбленный прием — к неугодным он посылал своих личных врачей, и даже самый здоровый скоро оказывался в могиле.

Один из гостей только что прибыл из египетских колоний. Нерон нашел, что налоги оттуда поступают слишком медленно. Генерал задрожал. «Вот и конец», — подумал он. Но Нерон уже порхал мыслями в других сферах. С трудом ворочая языком, он провозгласил: «Я прикажу перенести пирамиды в Рим». Мертвая тишина наступила в зале, потом гости опомнились, раздались аплодисменты. «Нил сможет при этом оказать неплохую услугу!» Это воскликнул молодой центурион из свиты генерала. Император остановил на нем блуждающий взгляд. «Нил! Почему еще никто не знает, откуда он течет? Ученые плетут бог весть что, никто не знает точно!»