Анабель невыносимо ясно ощутила бесцельное, тусклое существование этой женщины. Унылая жизнь, разменянная на бесчисленные мелкие заботы. И затмевающий, всё, все вялые чувства и неумелые редкие мысли, страх смерти. Страх слепой, инстинктивный, животный, и от этого тем более мучительный.
Существо, так и не понявшее что значит жить, цеплялось за эту жизнь бездумно и отчаянно, как цепляется мышь, утопая в ведре с грязной водой.
И Анабель вновь ощутила… это. Как удар тока, как боль, выбивающая слёзы из глаз, её поразила жалость. Ей стало жалко, жалко эту женщину. Эта жалость открылась внутри как пустота, как жажда, требующая утоления. Она сжала зубы, сжала руки до боли в суставах — и захотела. Захотела, чтобы эта женщина была здорова. Чтобы у неё всё было хорошо. Она хотела этого, хотела!
… Анабель расцепила холодные руки и мягко взглянула на женщину. После взрыва силы её глаза потемнели и горели, как у сытого тигрёнка.
— Идите, — сказала она, — Теперь вы здоровы. И заберите деньги, они мне не нужны.
— Но как же?.. — залепетала женщина. — Как же… ты ведь ничего не делала… Не накладывала руки, не…
— Руки? — Анабель пожала плечами. — Причём тут руки. Разве дело в руках? Она была права — я просто захотела — и получила. Идите.
С этого дня жизнь Анабель стала другой. Дни потекли стремительной и лёгкой вереницей, как песчинки в колбе песочных часов. И не было дня, когда в дверь Анабель не стучались больные, покалеченные, или просто несчастные.
И не было такого человека, который ушёл бы от неё ни с чем, — так пугающе бездонна и безгранична была сила Анабель, сила Чёрного рода.
Слепой старик, приведённый за руку дочерью, обрёл зрение, как только ступил на порог, — настолько острым и пронзительным было сострадание Анабель при виде его затянутых бельмами глаз.
Ко всему безразличная, вялая девочка, не ходившая с рождения, через полчаса после визита к Анабель бегала по лугу быстрее ветра и стрекотала громче всех цикад.
Безнадёжная старая дева, сухая, как воздух в пустыне, полная желчи и злобы на весь белый свет, засияла, помолодела и в мановение ока нашла себе мужа.
Все эти чудеса, как их неизменно называли в округе, давались Анабель без всякого труда. Она по-прежнему жалела всех и каждого, но эта жалость была уже не мучительной, как боль, а пьянящей и сладкой от сознания собственной неистощимой силы; оттого, что ей было так сказочно просто оборвать эти муки, высушить слёзы, вернуть надежду.
Очень скоро в посёлке уже не осталось ни больных, ни несчастных. Но слава о невиданной силе Анабель распространялась быстрее лесного пожара. Люди шли к ней отовсюду бесконечным живым потоком.
Все уже знали, что Анабель никогда не берёт денег, и платили ей, кто как мог. Исцелённые несли и едва ли не со слезами просили принять свежие овощи, фрукты, одежду, постельное бельё, посуду… Вскоре домик Анабель преобразился: благодарные мужчины выкрасили стены, починили прохудившуюся крышу и сломанную лестницу. Благодарные женщины плели для неё кружевные занавески и шили чудесные лёгкие платья.
Анабель всё это было не нужно; кое-что, например, перемены в доме, её даже раздражало. Но она не могла никого обидеть. На самом деле, единственно ценной наградой для неё была благодарность. Благодарность, от которой светились их растерянные, ещё не верящие чуду глаза; благодарность, которая звучала в каждом слабом, срывающемся голосе. Вот тогда Анабель ощущала, как внутри её распускается цветущий сад. Всё её существо ликовало и пело; на щеках проступал золотистый румянец, а губы расползались в глупой, но очень счастливой улыбке.
Страдальцы обычно навещали Анабель с утра, а после полудня она проводила всё время с Поросёнком. Они уходили вдвоём, скрывались ото всех и вся где-нибудь в самой чащобе леса, или среди бескрайних пустынных полей, или у берега дикой лесной реки.
Там, усевшись на пышной прохладной траве, они тесно прижимались друг к другу. Анабель обвивала тонкой холодной рукой плечи ребёнка, зарывалась лицом в его мягкие нечёсаные волосы и тихим таинственным голосом рассказывала сказки. На самом деле, это были вовсе не сказки, а истории из жизни Чёрного рода и эльфийские легенды, которые сама Анабель когда-то услышала от старой пифии.
Поросёнок обожал эти сказки и мог слушать их бесконечно. Но однажды Марта, смущаясь и пряча глаза, попросила Анабель:
— Анабель, не надо… не надо больше этих сказок, прошу тебя.
— Почему? — Анабель широко открыла глаза.
— Они слишком его возбуждают, и потом, они… такие странные. Они все про нечистую силу, и во всех она побеждает и выглядит такой… привлекательной, что ли. Прости, но ребёнку это не полезно.
— Хорошо, — подавленно сказала Анабель. «Странные». Ну вот, опять это слово.
Но обещание она, конечно, не сдержала. Слишком умилительно просил её Поросёнок: «Пожалуйста, Анабель! Анабель, ну, пожалуйста!» Сказки остались, но теперь они стали их общей тайной, — тайной, которая сблизила их ещё больше.
* * *
— Белинда, я хочу остаться здесь. В этом мире.
— Анабель, ты сошла с ума.
— Разве это невозможно?
— Анабель, для нас нет ничего невозможного. Но это безумие.
