Чужаки - [15]

— С чего ты взяла…

Но она вместо того чтобы удовлетвориться этим ответом, успокоиться и отдать ему свое тепло, почему-то еще больше напружилась.

— Что же ты врешь-то мне… От тебя ведь разит на версту. Самогон, что ли, пил?

Серега не хотел обижать Антонину, но ему хотелось тепла и сна, а жене вздумалось мешать немедленно получить это, и у него как-то само собой сорвалось слово, которым он ни при каких других обстоятельствах не назвал бы ее.

— Дура, — сказал он и сам испугался того, что сказал. Но было поздно. Антонина попятилась от него, как будто испугалась, что он ее сейчас ударит, потом обхватила лицо обеими руками и разревелась.

— Тоня, ты это… не надо, а… — Серега протянул руку, чтобы погладить ее по голове.

Но она оттолкнула его руку и запричитала монотонно и гнусаво, как старухи на похоронах.

— Господи, боже ты мой! Живешь вот так и не знаешь, откуда ждать напасти. Говорили ведь мне умные люди: «Смотри, Антонина, кабы этот тихоня тебе не преподнес. От таких-то, которые не пьют, не курят, всего ждать можно». А я дура, не верила, радовалась, что нашла себе надежного, думала — от зависти люди языком мелют. Вот тебе и надежный… Кабы не была дурой — жила, как все бабы, своим домом, а не мыкалась по углам. Господи, и нужно-то всего — свой угол, так и того нет. У меня день и ночь голова болит, как девчонку обиходить да жизнь устроить по-человечески, а его, вишь, кортит пустить все прахом…

Серега слушал эти жалобные причитания, время от времени прерываемые всхлипываниями, и с каждой минутой понимал все больше и больше, как страшно он виноват перед женой. На какое дно нужно опуститься, чтобы довести Антонину до такого состояния. Ту самую Антонину, которую прежде он считал чуть ли не божеством. Нужно было немедленно исправить дело. Но как это сделать, Серега плохо себе представлял и потому решил сказать все, как было.

— Выпили, — сказал он громко, чтобы разом покончить со своей двойной жизнью. — Коньяк французский пили. А в Дерюгино не ездили…

— Так, — как будто бы даже обрадовалась Антонина. — Значит, развлекались… И понравился тебе, Сереженька, французский?

— Нет, Тось, я не хотел. Я говорил… Честное слово… Шум ссоры разбудил ребенка. Девочка уселась на постели и, ничего не понимая, глядела то на мать, то на отца. Антонина взяла ее на руки, поправила на ней пижамную курточку.

— Вот оно что, доченька. Мы с тобой, значит, там переживаем, что наш папка скучает без нас, надрывается на работе, чтобы лучше нас устроить, жалеем его, а он здесь; оказывается, живет на широкую ногу: коньяки попивает, как какой-нибудь замминистра.

— Да это Степан Иванович угощал, — попытался объяснить Серега.

Но Антонина не желала верить ему.

— Тебя послушать, так Степан Иванович просто принц индийский. Так и сорит деньгами направо и налево, и взаймы тебе дает и так, и на такси возит, и винцом угощает. Как же ты при всем при том за два месяца работы в самую страду не отложил ни копейки да еще и то спустил, что с собой взял?

Этого Серега и сам не мог понять и потому промолчал.

— Как же тебе не стыдно, Сережа, — продолжала уже совсем по-другому Антонина. — Мы же знаем, какой ты есть человек, и любим тебя, а ты с нами как будто играешь. Нехорошо, Сережа, не надо так. Жалко мне и нас, и тебя.

На Серегу и впрямь было жалко смотреть. Такой он был растерянный, расхристанный, мокрый. Ни дать ни взять пацан, который за компанию с другими в первый раз полез в чужой сад за яблоками и тут же попался. И Антонина не выдержала, подошла к нему вместе с дочкой и положила голову на его плечо.

«Все, — твердо решил про себя Серега. — По боку гулянки. Пусть что хотят, то и делают, а я должен жить для вот этих людей, ближе которых у меня нет и не будет».

Утром он пошел к конторе, чтобы спросить, нет ли попутки в Дерюгино. У конторы его ждали Гуляй и Ерофеич.

— Ну, наконец-то, — обрадовался Гуляй. — А мы уже хотели идти к тебе на квартиру. Тут, понимаешь, такое дело… В общем, Соуса забрали в отделение и нужно ехать его выручать.

— В каком смысле? — не понял Серега.

— Вот, значит, Сереженька, когда ты свалил, то есть уехал, — пустился в объяснения Ерофеич, — они, то есть Гуляюшка, посидели еще, а потом хотели расплатиться и уйти, а эта Клавдия…

— Да не трепись, Ерофеич, ты же не видел, — перебил его Гуляй. — При чем здесь Клавдия… У нас денег не хватило, а Соус стал базарить что она, дескать, обсчитывает. Она, конечно, обиделась, ну и сказала ему пару теплых слов. А он полез в бутылку, стал материться, посуду бить, Клавке в ухо заехал. Я его утихомириваю I и ее уговариваю, чтобы, значит, на дурака не обижалась, а тут кто-то милиционера кликнул или он сам на огонек забрел. Пашка Тавров — ты его не знаешь. На автобазе раньше работал. Ничего мужик, но Клавдия официально заявила на Соуса, что он ее избил. Ну и заграбастали дурака. Теперь отмазывать надо.

— Пашка ничего мужик, — снова встрял Ерофеич. — Он твоей хозяйке, между прочим, Марье Васильевне Луканчиковой, свояк. Вот только Клавдию нужно уговорить, чтобы она свои слова, насчет того что Соус ее по уху съездил, взяла назад. Как будто она на него в сердцах наклепала…