Чужак с острова Барра - [130]

На  ходу он монотонно читал нараспев молитвенник.  За миссионером шли индейцы, которые несли гроб, за гробом, грубо сколоченным из неотесанных досок  ящиком,  -  Кэнайна с  отцом.  Позади  них,  растянувшись длинной извилистой лентой,  ковылял кортеж в драных одеждах,  с обтянутыми кожей лицами,  истощенность которых наполовину скрывали темные очки. Собралось все взрослое население Кэйп-Кри, включая Рамзеев.

Кэнайна все  еще  была  слаба,  и  временами голова  у  нее  отчаянно кружилась.  Во время службы Кэнайне впервые удалось разглядеть остальных индейцев;  почти у  всех запали виски и  глубоко ввалились глаза — немое свидетельство перенесенных зимой  лишений.  Лица  были  суровы,  но  без каких-либо  следов бурного проявления печали.  Люди  сами слишком близко стояли к  смерти,  чтобы  теперь раскиснуть в  ее  присутствии.  Кэнайна знала,  что в  процессии позади нее много голодных желудков и  тревожных глаз,  которые даже  сейчас испытующе смотрят в  небо,  так  как  воздух прогрелся, ветер дует с юга и вот-вот должны прилететь гусиные стаи.

А они все шли и шли. Кэнайна устала, она чувствовала, что в ее рваные мокасины  набирается  холодная  вода.   И   тут  донеслась,   словно  бы неотделимая от ветра,  как благоухание пихты,  сначала еле слышная между ударами  погребального  колокола,   потом   исчезнувшая  совсем,   потом возникшая снова, сладостная, нежная песня весны. Гуси!

Носильщики остановились, и Кэнайна, тоже всматривавшаяся в небо, чуть было не  наткнулась на  гроб.  Все  как  один остановились,  все задрали головы,   уставясь  в  небо,  кроме  шествовавшего  впереди  миссионера, который,   ничего  не  замечая,  в  одиночку  продолжал  шагать  вперед, торжественным, бубнящим голосом читая молитвенник.

Клики гусей приближались,  перекрыв заупокойный звон колоколов. Потом Кэнайна увидела их,  большую стаю,  летевшую ниже по течению,  над самым лесом но гораздо дальше,  чем на расстоянии выстрела. Она увидела боль и тоску на  заострившихся лицах окружавших ее  людей,  увидела,  как они с мольбой перевели взгляд с  удалявшейся стаи  на  отца  -  ведь это  было прежде всего его горе, — который стоял, опершись одной рукой на гроб, но глазами тоже провожал стаю гусей.

И вдруг:

— Ка-ронк, онка-онка-онка.

На  сей  раз  это  были  не  гуси  -  кричал  ее  отец.  Большой клин заколебался. Одетый в белое миссионер, далеко ушедший вперед, оборвал на середине  молитву  и  обернулся,  державшая  молитвенник рука  безвольно упала.  Темные очки не  могли скрыть испуг на  его  лице.  Джо Биверскин опять  поманил  гусей.  Несколько охотников подхватили этот  клич.  Гуси повернули и, изогнув шеи, с любопытством смотрели по сторонам. Тогда Джо Биверскин бросился к палатке, где остановились они с Кэнайной.

Все только этого и ждали. Носильщики поспешно опустили гроб на землю, погребальное шествие мгновенно распалось,  поднялась суматоха,  охотники разбежались  за  ружьями.   Гуси  приблизились  настолько,  что  Кэнайна различила у них на голове белые пятна. Потом эти крупные птицы заметили, что  здесь  нет  другой стаи,  которая могла  бы  позвать их,  и  быстро повернули назад.  Ни один из охотников не успел выбежать с ружьем.  Гуси удалялись,  они были уже почти вне досягаемости.  От  нетерпения Кэнайну охватила дрожь.

И тут быстро один за другим раздались два выстрела,  и два гуся упали наземь.  Кэнайна оглянулась назад,  на вигвамы.  Там был только ее отец. Выпалив из  двустволки,  он  уложил сразу  двух  гусей.  Через несколько секунд из вигвамов повыскочили другие охотники,  затрещали выстрелы,  но теперь гусей было не  достать,  и  больше они  не  подстрелили ни  одной птицы.

Столпившись вокруг Джо Биверскина,  мужчины смеялись и хлопали его по плечу. Миссионер поднял молитвенник и кашлянул отрывисто и повелительно. Составив ружья у  передней стенки палатки и  бросив гусей там,  где  они упали,  все заняли свои места в погребальном кортеже. Носильщики подняли гроб. Миссионер вновь затянул молитву. Процессия снова двинулась вперед. Но  теперь на  исхудалых,  изможденных лицах больше не осталось и  следа скорби  -  на  лицах  людей,  которые  шли  за  Кэнайной,  сияли  улыбки облегчения.

Отец тихонько разговаривал с  мужчинами,  которые несли гроб с  телом Дэзи Биверскин.

— Это все она, — сказал он. — Мне всегда везло, когда она была рядом.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

Белощек отдыхал,  сунув голову под крыло;  но он не спал и ясно чуял, что ветер начал выдыхаться, а солнце — пробиваться сквозь мрачную завесу туч.  Время от времени он поднимал голову и осматривался. Другие казарки в  стае тоже настороженно поглядывали по  сторонам.  Вышло солнце,  тучи двинулись на восток,  к  зубчатому силуэту Гебридских островов,  и через час осталось от туч лишь сероватое пятно,  потрепанным чепцом увенчавшее скалистую главу  Хивэла,  самого высокого холма  Барры.  К  закату ветер совсем стих,  превратившись в ленивый,  мягкий и теплый бриз,  в котором чувствовалось нежное и ласковое дыхание весны.

В  сумерках казарки поднялись в  воздух,  стряхивая с  перьев соленую морскую воду,  и  повернули к Барре на ночную кормежку.  Заросли морской травы в  проливе Гусиного острова сильно поредели -  стоял уже  март,  а стаи гусей ежедневно бывали там с октября.