Чувственная европеизация русского дворянства ХIХ века - [8]
Вопрос: И еще один вопрос. Вы говорили про литературу, но помимо литературы есть другое искусство, живопись, например. Как она влияла на русских живописцев, а как обмен происходил.
Ответ: Вы знаете, я говорил о роли литературы не столько, как литература влияла на писателей, как таком резервуаре национальном.
Живопись, конечно, играла очень большую роль. Она действовала на людей потому, что она давала зрительные образы, это очень важно. Только что я бы хотел подчеркнуть, это ограниченную доступность живописи. Ведь фотографий не было, телевидения не было, кто это мог видеть? Карамзин описывает, он ходит в Лувре и описывает картины, но описанная картина -- это тоже слово.
Книжные иллюстрации -- безусловно. Лубки и народные картинки, живопись не была доступна такому количеству людей, как литература. Образцы чувств и модели чувств, зафиксированные в литературе, прототипны. В живописи, конечно, гораздо в меньшей степени, но это не значит, что литература единственное искусство. Не меньшую именно в эту эпоху, если не в большую роль играл театр.
А, конечно, сегодня, если мы будем говорить, где возникают эти символические модели чувств, то надо в первую очередь говорить о кино и телевидении в большей степени, я думаю, чем о литературе. Это, конечно, зависит от эпохи, от культурных носителей и так далее.
Стенограмма 2-ой лекции Андрея Леонидовича Зорина:
Зорин: Сейчас тема этой лекции будет в какой-то мере примыкать к тому, о чем мы говорили на предыдущей – тема России на фоне Европы, роли литературы в утверждении этой темы, многие сюжеты будут близкими, но эпоха совсем будет другой.
Словосочетание типа "национальный характер, национальная или народная душа, миссия народная" и так далее сегодня прочно перешли и давно уже из языка научного описания или осмысления реальностей в язык публицистики и бытового общения в научном сообществе они обычно рассматриваются, как только проявления, культурно конструируемых идентичностей, а не как сущностные категории. Но интересно долгая живучесть этих категорий в общественном обсуждении, в дискуссиях и так далее, и она побуждает обратиться к времени, когда они формировались, к романтической эпохи, для европейской культуры -- к самому концу 18-го века, для России -- к 1830-ым годам, когда начались дебаты об исторической роли России, места в России в мире и уникальной духовности и относительных достоинств и недостатках, так называемой отсталости сравнительно с Западом, которые привели к знаменитому расколу на западников и славянофилов, имевшему для судьбы русской мысли столь грандиозное значение.
Устойчивость этого словоупотребления, этого подхода во многом связана с тем, что он на протяжении долгих десятилетий, столетий воспроизводился в русской литературе.
После Герцена стало общим местом утверждать, что в стране, в которой нет политического представительства, независимого суда или свободной прессы, литература становилась для России, литература и литературная критика -- главным форумом для общественных дебатов и фокусом национальных надежд и упований.
Кроме того, в традиции страны, пережившей столько революцией и потрясений, литература была одним из немногих институтов, которые сохраняли свой статус и престиж при любых исторических поворотах, и кроме короткого исключения в начале 20-х годов, к русской литературе всегда относились с огромным уважением и вниманием.
На протяжении почти двух столетий великая традиция русской литературы была записана в сознании поколений и поколений благодаря школьной программе. Традиция эта сформировалась в 1830-е годы примерно в то же время, когда широкое распространение в России получила идеология романтического национализма, и литература заняла эту роль в связи с тем, что эта идеология романтического национализма утверждала, что литература и является главным способом выражения и самовыражения и сохранения нации. То есть, таким образом, эти два явления образовали своего роди синергетический эффект, вошли между собой в резонанс. Если романтический национализм поставил литературный канон, литературные традиции в центр национальной культуры, то самом этот канон, сама литература способствовала продолжению проблематики и развитию проблематики романтического национализма на протяжении десятилетий и столетий.
Сама эта идеология, о которой я говорю, возникла в Германии в конце 18-го века. Это была идеология национального объединения Германии. Слово "Германия" применительно к тем государствам и странам, о которых я говорю, является, конечно, анахронизмом. Никакой Германии в то пору не было, существовала 21 страна, где говорили на немецком языке. И идея, что нация, то, что представляет собой народ, представляет собой коллективную личность, наделенную общей душой и общим сознанием, созданная сначала в культурной сфере Гердером, а потом перенесенная в сферу политической, была выдвинута с целью обосновать политические лозунги создания единой Германии.
Гердер, основатель этой идеологии, видел в фольклоре, языке и литературе отражение национальной души и объединяющую силу, которая, несмотря на политическую фрагментарность Германии, может служить доказательством вообще того, что германский народ и германская нация существует как единый народ.
Книга посвящена истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века: времени конкуренции двора, масонских лож и литературы за монополию на «символические образы чувств», которые образованный и европеизированный русский человек должен был воспроизводить в своем внутреннем обиходе. В фокусе исследования – история любви и смерти Андрея Ивановича Тургенева (1781–1803), автора исповедального дневника, одаренного поэта, своего рода «пилотного экземпляра» человека романтической эпохи, не сумевшего привести свою жизнь и свою личность в соответствие с образцами, на которых он был воспитан.
Сборник научных работ посвящен проблеме рассказывания, демонстрации и переживания исторического процесса. Авторы книги — известные филологи, историки общества и искусства из России, ближнего и дальнего зарубежья — подходят к этой теме с самых разных сторон и пользуются при ее анализе различными методами. Границы художественного и документального, литературные приемы при описании исторических событий, принципы нарратологии, (авто)биография как нарратив, идеи Ю. М. Лотмана в контексте истории философского и гуманитарного знания — это далеко не все проблемы, которые рассматриваются в статьях.
Поздняя проза Леонида Зорина (1924–2020) написана человеком, которому перевалило за 90, но это действительно проза, а не просто мемуары много видевшего и пережившего литератора, знаменитого драматурга, чьи пьесы украшают и по сей день театральную сцену, а замечательный фильм «Покровский ворота», снятый по его сценарию, остается любимым для многих поколений. Не будет преувеличением сказать, что это – интеллектуальная проза, насыщенная самыми главными вопросами – о сущности человека, о буднях и праздниках, об удачах и неудачах, о каверзах истории, о любви, о смерти, приближение и неотвратимость которой автор чувствует все острей, что создает в книге особое экзистенциальное напряжение.
Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии.
Лев Толстой давно стал визитной карточкой русской культуры, но в современной России его восприятие нередко затуманено стереотипами, идущими от советской традиции, – школьным преподаванием, желанием противопоставить Толстого-художника Толстому-мыслителю. Между тем именно сегодня Толстой поразительно актуален: идея ненасильственного сопротивления, вегетарианство, дауншифтинг, требование отказа от военной службы, борьба за сохранение природы, отношение к любви и к сексуальности – все, что казалось его странностью, становится мировым интеллектуальным мейнстримом.
«История эллинизма» Дройзена — первая и до сих пор единственная фундаментальная работа, открывшая для читателя тот сравнительно поздний период античной истории (от возвышения Македонии при царях Филиппе и Александре до вмешательства Рима в греческие дела), о котором до того практически мало что знали и в котором видели лишь хаотическое нагромождение войн, динамических распрей и политических переворотов. Дройзен сумел увидеть более общее, всемирно-историческое значение рассматриваемой им эпохи древней истории.
Книги завершает цикл исследований автора, опубликованных в Издательстве Казанского университета по македонской тематике. «История античной Македонии», часть 1, 1960; часть II. 1963; «Восточная политика Александра Македонского». 1976. На базе комплексного изучения источников и литературы вопроса рассматривается процесс распада конгломератных государств древности, анализируется развитие социальных, военно-политических и экономических противоречий переходной эпохи обновления эллинистических государств, на конкретном материале показывается бесперспективность осуществления идеи мирового господства. Книга написана в яркой образной форме, снабжена иллюстрациями.
Король-крестоносец Ричард I был истинным рыцарем, прирожденным полководцем и несравненным воином. С львиной храбростью он боролся за свои владения на континенте, сражался с неверными в бесплодных пустынях Святой земли. Ричард никогда не правил Англией так, как его отец, монарх-реформатор Генрих II, или так, как его брат, сумасбродный король Иоанн. На целое десятилетие Англия стала королевством без короля. Ричард провел в стране всего шесть месяцев, однако за годы его правления было сделано немало в совершенствовании законодательной, административной и финансовой системы.
Первая мировая война, «пракатастрофа» XX века, получила свое продолжение в чреде революций, гражданских войн и кровавых пограничных конфликтов, которые утихли лишь в 1920-х годах. Происходило это не только в России, в Восточной и Центральной Европе, но также в Ирландии, Малой Азии и на Ближнем Востоке. Эти практически забытые сражения стоили жизни миллионам. «Война во время мира» и является предметом сборника. Большое место в нем отводится Гражданской войне в России и ее воздействию на другие регионы. Эйфория революции или страх большевизма, борьба за территории и границы или обманутые ожидания от наступившего мира — все это подвигало массы недовольных к участию в военизированных формированиях, приводя к радикализации политической культуры и огрубению общественной жизни.
Владимир Александрович Костицын (1883–1963) — человек уникальной биографии. Большевик в 1904–1914 гг., руководитель университетской боевой дружины, едва не расстрелянный на Пресне после Декабрьского восстания 1905 г., он отсидел полтора года в «Крестах». Потом жил в Париже, где продолжил образование в Сорбонне, близко общался с Лениным, приглашавшим его войти в состав ЦК. В 1917 г. был комиссаром Временного правительства на Юго-Западном фронте и лично арестовал Деникина, а в дни Октябрьского переворота участвовал в подавлении большевистского восстания в Виннице.
Перед вами мемуары А. А. Краснопивцева, прошедшего после окончания Тимирязевки более чем 50-летний путь планово-экономической и кредитно-финансовой работы, начиная от колхоза до Минсельхоза, Госплана, Госкомцен и Минфина СССР. С 1981 по 1996 год он служил в ранге заместителя министра. Ознакомление с полувековым опытом работы автора на разных уровнях государственного управления полезно для молодых кадров плановиков, экономистов, финансистов, бухгалтеров, других специалистов аппарата управления, банковских работников и учёных, посвятивших себя укреплению и процветанию своих предприятий, отраслей и АПК России. В мемуарах отражена борьба автора за социальное равенство трудящихся промышленности и сельского хозяйства, за рост их социально-экономического благосостояния и могущества страны, за справедливое отношение к сельскому хозяйству, за развитие и укрепление его экономики.