Чувственная европеизация русского дворянства ХIХ века - [3]
Но, что здесь существенно? Что Тургенев отдает купленную книгу переплетать пополам с белой бумагой. Понятно, да, на одной стороне страница, на другой – лист белой бумаги. "Сам не знал еще, на что мне это будет? Теперь пришла у меня быстрая мысль. Право же, самая лучшая, самая чистая радость на свете -- слушать откровенные излияния большой души" -- это цитата из "Вертера" в оригинале по-немецки. Говорит в одном месте Вертер: "Я читал это прежде равнодушно и хладнокровно". Но теперь вспомнил это место в "Вертере" и в новом "Вертере" своем -- новый "Вертер" -- это вот книга вместе с белыми листами -- буду поверять мои чувства с его, отмечать для себя, что я чувствовал так же, как он. Сказал я сам себе" -- пишет Тургенев в дневнике. -- "Вскочил, прибежал в свою комнату и тут же написал эти строки".
Его собственный дневник до такой степени слился в его воображении с романом Гёте, что ему захотелось физически объединить два этих текста, и продолжать свои записи непосредственно на полях любимой книги.
Разумеется, такой тип чтения вовсе не было ограничен пределами России. Он был распространен в самых широких образах европейской публики эпохи чувствительности. Стоит напомнить, что сам герой Гете, молодой Вертер, на которого ориентируется Тургенев, считает точно так же. Его самоубийство в конце романа происходит после того, как оба, он со своей возлюбленной читает вместе классическую, тогда популярную книгу "Песни Оссиана", а после его самоубийства на столе находят трагедию Лессинга "Эмилия Галлоти", которая открыта на странице с описанием самоубийства.
Но в России такое восприятие прославленных произведений приобрело особую интенсивность эмоциональную, потому что представление о литературе, как учебнике чувств было поддержано усилиями усвоить образцы западного поведения, чувствования, переживания и так далее. Российские авторы вовсе не пытались замаскировать то, что они в сущности, что их стратегия является интонационной. Наоборот, они хотели, чтобы все их заимствования были наглядны и демонстративны. Авторитет знаменитых иностранных писателей объяснял их собственные претензии служить наставкам в области чувствительности.
Соответственно, они пытались представить себя в качестве самых компетентных читателей и истолкователей чужеземных авторов, которым они стремились подражать. Так прослеживается совершено определенная цепочка.
Западный писатель предлагает модель переживания, которая подходит для той или иной ситуации. Русский писатель не только делает то же самое, но и подкрепляет свое собственное описание отсылкой к образцовой иностранной книге, где его читатель может найти аналогичный пример. Это позволяло российской аудитории не только научиться ориентироваться в предполагаемых житейских обстоятельствах, но и освоить правильный способ чтения.
Карамзин все тот же, в очерке "Прогулка", который был написан за три года до его "Европейского путешественника", рассказывал, как он отправился за город, взяв с собой своего Томсона. То есть, берется книжка, поэма Томсона "Времена года", делится по временам года: "Весна", "Лето", "Зима" и "Осень", называются ее четыре части, "Осень" и "Зима", и вот Карамзин… книжки печатались специально в миниатюрной форме, то, что сегодня называется покетбук, клалась в карман, и ты идешь гулять, и берешь ее с собой.
Уже знаменитым писателем Карамзин написал "Технику созерцания природы с книгой в руках". "Нахожу Томсона, иду с ним в рощу и читаю. Кладу книгу после малинового кусточка, погружаюсь в задумчивость. Потом опять берусь за книгу. Почитать. Проверил, похоже ли ты чувствуешь на то, как чувствовал знаменитый писатель, здесь описано как правильно. И вот я по камертону музыкальный инструмент настраиваю, настраиваю свое эмоциональное восприятие по тому, как написано, и проверяю, готов ли я уже чувствовать аналогичным образом?"
Описательные поэма Томсона "Времена года" открывала русскому любителю природы красоты окружающего его пейзажа и учила тому, как надо правильно воспринимать эти красоты и какой эмоциональный настрой должно вызывать их созерцание. В одном из своих стихотворений Карамзин так объяснил это психологический механизм.
Ламберт -- это еще один поэт, подражатель Томсона.
То есть, понятно, да, что мир становится лучше, когда ты сличаешь с рисунком подлинник. Ты видишь, как это описано в книге, и для тебя живое переживание природы становится свежее, нежнее и так деле. То есть, воображенная литературная природа делает природу подлинную более прекрасной, обучая сердце ощущать ее очарование. Карамзин видит в подмосковной роще тот же идеализированный пейзаж, который описал Томсон во "Временах года", он, конечно, описывал английский пейзаж. "Поскольку для истинно чувствительного сердца все житейские впечатления можно свести к набору фундаментальных символических образцов. Главным для человека, изучающим науку чувствительности, оказывается тщательное проникновение в ее нетленные образцы, и, по возможности, наиболее полное воспроизведение в своем собственном эмоциональном обиходе".
Книга посвящена истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века: времени конкуренции двора, масонских лож и литературы за монополию на «символические образы чувств», которые образованный и европеизированный русский человек должен был воспроизводить в своем внутреннем обиходе. В фокусе исследования – история любви и смерти Андрея Ивановича Тургенева (1781–1803), автора исповедального дневника, одаренного поэта, своего рода «пилотного экземпляра» человека романтической эпохи, не сумевшего привести свою жизнь и свою личность в соответствие с образцами, на которых он был воспитан.
Сборник научных работ посвящен проблеме рассказывания, демонстрации и переживания исторического процесса. Авторы книги — известные филологи, историки общества и искусства из России, ближнего и дальнего зарубежья — подходят к этой теме с самых разных сторон и пользуются при ее анализе различными методами. Границы художественного и документального, литературные приемы при описании исторических событий, принципы нарратологии, (авто)биография как нарратив, идеи Ю. М. Лотмана в контексте истории философского и гуманитарного знания — это далеко не все проблемы, которые рассматриваются в статьях.
Лев Толстой давно стал визитной карточкой русской культуры, но в современной России его восприятие нередко затуманено стереотипами, идущими от советской традиции, – школьным преподаванием, желанием противопоставить Толстого-художника Толстому-мыслителю. Между тем именно сегодня Толстой поразительно актуален: идея ненасильственного сопротивления, вегетарианство, дауншифтинг, требование отказа от военной службы, борьба за сохранение природы, отношение к любви и к сексуальности – все, что казалось его странностью, становится мировым интеллектуальным мейнстримом.
Поздняя проза Леонида Зорина (1924–2020) написана человеком, которому перевалило за 90, но это действительно проза, а не просто мемуары много видевшего и пережившего литератора, знаменитого драматурга, чьи пьесы украшают и по сей день театральную сцену, а замечательный фильм «Покровский ворота», снятый по его сценарию, остается любимым для многих поколений. Не будет преувеличением сказать, что это – интеллектуальная проза, насыщенная самыми главными вопросами – о сущности человека, о буднях и праздниках, об удачах и неудачах, о каверзах истории, о любви, о смерти, приближение и неотвратимость которой автор чувствует все острей, что создает в книге особое экзистенциальное напряжение.
Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии.
Hoaxer: интересные очерки об осаде Севастополя во времена Крымской войны, написанные крымским историком.Об авторе:Шавшин Владимир Георгиевич — Историк, краевед, член Союза журналистов Украины, член Национального союза писателей Украины, лауреат республиканской премии Крыма, заслуженный работник культуры Украины. Кандидат исторических наук. Автор книг по истории Крыма, Севастополя и Балаклавы: «Балаклавский Георгиевский монастырь», «За веру и Отечество» (в соавторстве), «Альминское сражение», «Балаклава», «Бастионы Севастополя», «Каменная летопись Севастополя», «Имя дома твоего».[1] — примечания, где {*1} — Так помечены ссылки на постраничные примечания. {1} — Так помечены ссылки на литуратуру и источники.
Монография затрагивает мало изученные в отечественной науке проблемы источниковедения, социальной истории и истории христианской церкви в Западной Европе. Исследуется текст «Деяний архиепископов гамбургской церкви» – сочинения, принадлежащего немецкомхронисту второй половины XI в. Адаму Бременскому. Рассмотрены не которые аспекты истории Гамбург-Бременского архиепископства в эпоху северных миссий (IX – сер. XII в.), отдельные вопросы истории проникновения христианской религии в средневековую Скандинавию.
На страницах этой книги содержатся сведения о самых громких убийствах, которые когда-либо были совершены человеком, об их причинах и последствиях. Перед читателем откроются тайны гибели многих знаменитых людей и известных всему миру исторических личностей: монархов и членов их семей, президентов, революционеров и современных политических деятелей, актеров, певцов и поэтов. Авторы выражают надежду, что читатель воспримет эту книгу не только как увлекательное чтиво, но и задумается над тем, имеет ли право человек лишать жизни себе подобных.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Более 60 лет прошло со дня окончания советско-японского вооруженного конфликта на границе между Монголией и Китаем, получившего в советско-российской историографии название "бои на реке Халхин-Гол". Большую роль в этом конфликте сыграла авиация. Но, несмотря на столь долгий срок, характер и итоги воздушных боев в монгольском небе до сих пор оцениваются в нашей стране и за рубежом с разных позиций.
Среди учебных изданий, посвященных европейскому Средневековью, книга Г.Г.Кенигсбергера стоит особняком. Автор анализирует события, происходившие в странах как Западной, так и Восточной Европы, тесно увязывая их с теми процессами в социальной и культурной жизни, которые развивались в Византии, исламском мире и Центральной Азии Европа в 400-1500 гг. у Г.Кенигсбергера – это отнюдь не «темные века», а весьма динамичный период, в конце которого сформировалась система ценностей, оказавшая огромное влияние на все страны мира.Книга «Средневековая Европа, 400-1500 годы», открывающая трехтомник «История Европы», была наиболее успешным изданием, вошедшим в «Серебряную серию» английского издательства Лонгман (ныне в составе Пирсон Эдьюкейшн).Для студентов исторических факультетов и всех интересующихся медиевистикой.