Чур, мой дым! - [12]

— Никого, — глухо сказал Клешня. — А за голос тебе еще полагается, — мрачно добавил он.

— Кузя жалостливый, — пренебрежительно заметил Рыжий и отобрал у Кузнечика ремень.

— Будешь вопить, перевязочку сделаем. — И сейчас же что-то холодное, гладкое обвило мое горло. Я задохнулся, стал извиваться. Судорожно вцепился в крепкую кожу пояса. Показалось, что еще немного — и голова оторвется, переломится шея. Мучительным было желание схватить ртом хотя бы глоток воздуха.

— Не нравится? — ожесточенно прошипел Рыжий за моей спиной.

Последним отчаянным усилием я рванул ремень, упал на бок, лицом в сухую землю чердака. Долгий невольный стон вырвался из горла.

— Поднимайся, это мы пошутили, — услышал я голос Клешни.

— Мы вообще ребята веселые, — с усмешкой подхватил Рыжий. — Веселые, а? Чего молчишь?

Я не оборачивался, боялся даже пошевелиться. Ждал, что вот-вот ребята навалятся на меня, станут бить. Бешено колотилось сердце, стучало в висках, жуткая темнота плотной стеной подступила к глазам. «Ори, ори на весь детдом! Тебя задушат, убьют!» Я приподнялся на руках, раскрыл рот, но в ту же секунду что-то звонко и часто застучало во дворе детдома.

— Опять дядя Матвей колотухой работает, волков пугает, — сказал Клешня так спокойно, будто мы пришли на чердак просто дружески поболтать.

— Он тут недавно овцу проспал — вот и старается теперь, — заметил Рыжий.

— Волк забрался через крышу, сожрал ее и ходу. Лучше бы нам из нее суп сварили. А то все солонину штевкаем, — пробурчал Кузнечик.

— Я тут, помнишь, на кухню дежурить примазался без очереди. Так тетя Ульяша мне такой шмат отвалила, будь здоров, — похвастался Клешня. — А вообще-то наша повариха себя не забывает. Я сам видел, как она полную миску котлет наложила и в тумбочку заныкала.

— Ты бы свистнул и нам немного принес, — жалобно и с обидой протянул Кузнечик. — Мы тебе вон хлеб пуляли, а ты…

— Ладно, не ной. В следующий раз как-нибудь.

Клешня отошел от окна, присел перед ними и мечтательно заговорил:

— А вообще-то, робя, кладовочку бы нам свою. Вот лето придет, картошка поспеет, подсолнух, конопля. Загрузиться бы нам на всю зиму. И чтобы никто не знал, кроме нас. Мне тут один малый рассказывал, что в прошлом году кто-то целую бочку меда со склада стянул. А спрятал он ее в бане, под полом.

— Вот дур-р-рак, — с возмущением вставил Кузнечик, — нашел куда прятать.

— Конечно, дурак, — подтвердил Клешня. — Баню как затопили, а медом-то как завоняет. Что такое? Откуда бы это? Такой хипеш поднялся, жуть. Туда метнулись, сюда. И накрыли. Бочку выволокли из подполья и давай жрать. Объелись ужас как. Тошнить даже стало.

— Да-а-а, — мечтательно сказал Рыжий. — Вот дураки… — Он встал, подошел к слуховому окну, спросил:

— В этой, что ли, бане спрятали?

— А то где же, в этой самой, — подтвердил Клешня и тоже подошел к окну. За ним последовал Кузнечик.

Мне тоже хотелось посмотреть на баню, в которой прятали целую бочку с медом. Я поднялся и, крадучись, стал подходить к окну. Из-за спины и голов мальчишек мне удалось увидеть лишь черный приземистый домик.

— Ты куда! — прикрикнул Рыжий.

— Ладно, не ори на него, — дружелюбно сказал Клешня. — Пусть посмотрит. — Он даже приподнял меня, чтобы я лучше мог разглядеть, что же видится там, за окном, с высоты второго этажа в тихую лунную ночь.

Деревянная колотушка дяди Матвея звонко обстукивала детдом. В группе, наверное, еще не все ребята уснули, не спит и Юрка. Он, быть может, тоже прислушивается к равномерным ударам. Сегодня он подошел ко мне с огромным синяком около глаза и очень злой. «Двое за руки держали, один по морде бил. Собака, собака, собака!» — ожесточенно выпалил Юрка и при каждом слове «собака» бил ногой о землю. Я еще ни разу не видел его в таком бешенстве.

— Кто же тебя, Юрка? — участливо спросил я, а сам подумал, что во всем виновато мое предательство.

— Я знаю кто. Я хорошо, хорошо запомню кто. Я еще только мала-мала потерплю.

— Это Клешня, да? — уже пристыженно допытывался я.

— Тебе незачем знать. Ты молчать не умеешь.

Кто же мог побить Юрку? Конечно, эти трое. Больше некому. Они вот и меня привели сюда на расправу. Ну и пусть, пусть я тоже буду ходить с синяком, тогда Юрка простит меня. Но что произошло? Клешня сам поддерживает меня на весу, чтобы я получше разглядел баньку.

Банька теперь была хорошо мне видна: черная, бревенчатая, с короткой трубой, похожей на перевернутое ведро.

— А вот там, за баней, наши бахчи, — сказал мне Кузнечик. — Знаешь, что такое бахчи?

— Не, не знаю.

— Это где арбузы с дынями растут, понял?

— Скоро землю копать пойдем и под бахчи, и под картошку, — недовольно сказал Рыжий.

— Кто пойдет, а кто и позагорает, — заметил Клешня и отстранил меня от окна.

— Тебе-то что? Ты на кухне опять пристроишься, — бросил Кузнечик.

— А ты как думал? Я не чокнутый, чтобы землю с места на место перекидывать.

— Выходит, мы чокнутые, да?

— А то как же, — заухмылялся Клешня.

— Сам ты знаешь кто?.. — запальчиво начал Кузнечик.

— Но, но! — остановил его Клешня, надвигаясь всем телом и поднимая руку с растопыренными пальцами; он провел пятерней по его лицу так же пренебрежительно, как это попытался сделать Юрке. Но Кузнечик не укусил его, как Юрка, он лишь отвернулся и сплюнул.