Чума в Бреслау - [55]

— Какая разница, чего они от меня хотят? — прошептал он в глухую темноту. — Не лучше ли ни о чем не спрашивать и жить в этой наилучшей в жизни квартире? Пусть это состояние длится вечно! Может быть, в какой-нибудь день я увижу человека, который ежедневно через створку в двери подает мне еду? А вообще, зачем мне его видеть? Для чего мне нужен вид людей?

Последняя мысль его испугала. Он вскочил с кровати и шлепнул босыми ногами по каменному полу. Ему стало нехорошо. В мыслях стали возвращаться метафорические термины, которые он прочел в документах. Я действительно не хочу видеть людей? — подумал он. Он становится мизантропом, или «противником людей»? Я буду таким, как «врачи людской чумы»? Я соглашусь на смерть и «выжимание нарывов человеческого рода»? Я смогу похвалить поступок холодного, расчетливого дегенерата, который задушил двух шлюх, а перед смертью выломал им зубы, за что я теперь страдаю? Или когда кто-то убивает психически больного ребенка, как это сделал лидер мизантропов из Лейпцига, как описано в первом скоросшивателе? А взамен? А что я получу взамен? То все, о чем они пишут. Скрытную и действенную поддержку, оправдание или сокрытие всех грехов, новая личность, новое имя, власть распоряжаться человеческой судьбой одним росчерком «уотермана», путешествия в тропические земли, красивые обнаженные женщины, покорно преклоняющие колени у ног! Это последнее видение было настолько ярким для человека, который не прикасался к женщине в течение семи месяцев, что необходимо было принять чрезвычайные меры, чтобы эффективно подавить его. Он поднял руку и нанес себе резкий шлепок по щеке.

— Идиот! — крикнул он. — Ведь тебе еще никто ничего не предлагал. Наслаждайся моментом, дурень, и радуйся, что тебе не придется спать постель с тараканами!

Эти слова еще не прозвучали, когда раздался грохот открываемой двери. Это был не звук, сопровождающий доставку еды. Для завтрака было слишком рано, для ужина — слишком поздно. В дверях стояло три человека, одетых как «доктор Чума из Рима». Их силуэты были очерчены тусклым светом, падавшим откуда-то из-за спин. Один из них вошел в комнату, подошел к столику и начал собирать скоросшиватели. Второй зажег керосиновую лампу, а третий высоко поднял руки. В каждой руке он держал большую стоящую вешалку. Он поставил их на пол. На одной из них он повесил плащ и костюм Мока, а на макушке вешалки водружен его котелок. На второй оказалась длинная клеенчатая накидка, шляпа и маска с птичьим клювом.

— Выбор за тобой, — раздался громкий голос.

Бреслау, воскресенье 23 марта 1924 года, пять часов дня

Во время воскресных игр в шахматном клубе «Андерсен», названном так в честь одного из самых выдающихся немецких шахматистов прошлого века, заняты были все столики, а вокруг них толпилась большая масса болельщиков. Этот интерес вызвал шахматный матч со знаменитым берлинским клубом «Прыгун». Уроженец Бреслау Адольф Андерсен, если бы он ожил, вряд ли был бы сегодня счастлив видеть действия члена клуба, которому покровительствовал. Тюремный охранник Отто Ошевалла, хотя и играл с одним из самых слабых берлинских игроков, совершал ошибку за ошибкой. Сначала он принял предложенную белыми скучную и предсказуемую итальянскую партию, а потом — неся тяжелые материальные потери — не использовал возможности острой и опасной обороны, то есть шанс заблокировать гонцом небольшую рокировки противника. Проиграв предварительную битву за центр, он лавировал теперь упрямо, не обращая внимания на посапывания отвратительных болельщиков.

Ошевалла, в общем вполне хороший шахматист, был обезоружен, потому что у него были дальнейшие планы на сегодня. Каждую субботу и воскресенье приезжал по делам в Бреслау из польской Силезии его кузен Глюфке, который в надодранской метрополии налаживал торговые связи. Однако лицо кузена не было для Ошеваллы столь интересным, как манящие и рубенсовские формы его жены Лизы. Когда муж направлялся на различные карточные игры, алкогольные встречи и тайные совещания, в ходе которых убеждал владельцев складов и изготовителей печей, чтобы они покупали кафель компании «Глюфке & Шиндцелор», жена в руках «большого Отто», как его называла, испытывала очень роскошные, интенсивные ласки. Ошевалла совершенно обезумел от нее, за день перед встречей не мог спать, не мог ни есть, ни пить. Вился в муках ожидания и постоянно думал о моменте, когда побежит в уютный отельчик «Под ромашковым венком» на Нойе-Ташенерштрассе, в котором, вопреки названию, бывало очень мало девиц, положит соответствующую купюру на прилавок и — не замечая многозначительного подмигивания портье и его похабной усмешки — попадет в однокомнатное гнездышко, где в прозрачном пеньюаре и туфельках с помпончиками его будет ждать сладкая Лиз с барочными формами.

Неудивительно, что Ошевалла совершал ошибку за ошибкой и, когда ему угрожал мат в шесть ходов, положил на шахматную доску короля, сдав партию. Он посмотрел на часы, а потом, не сказав слова прощания, не подав руки победителю и не взглянув ни на кого, выбежал из зала.

Все думали, что Отто Ошевалла убежал со стыда. Один из болельщиков, стоявший за совсем другим столиком, знал истинную причину этого побега.