Чума в Бреслау - [2]

— Криминальассистент Вернер Квасс, — представился мужчина пожарнику и добавил властным тоном, способным отдавать приказы: — Лестница на третий этаж. Там. — Он указал на не очень четкую тень в третьей нише здания. — Я иду первый. Вы за мной.

— Добренц, — поведал Ольшер своему помощнику похожим тоном, — выпрягай коней и крути рукоятку, а я направлю лестницу.

Оба пожарных приступили к своим обязанностям. Когда лестница оказалась у ниши, Квасс стиснул зубы на огрызке сигары, посильнее надвинул котелок и начал подниматься, выпуская клубы дыма. Ольшер двинулся за ним. Его выпятившийся зад вызвал большое веселье. Подвыпившие дамы разразились смехом, а их кавалеры нашли себе благодарную тему для шуток.

Ольшер шел следом за ассистентом Квассом и видел, как его блестящие ботинки быстро взметнулись вверх по лестнице. Внезапно они остановились. Полицейский добрался почти до конца — маленького гнезда с небольшим перилами. Рядом на веревочной лестнице висел мужчина в фуражке. Он посинел от холода. Его пальцы судорожно сжимались на ступеньках.

— Господин комиссар, что вы делаете здесь, на этой лестнице? — закричал Квасс.

— А что это вас волнует? — ответил мужчина высоким, дрожащим голосом. — Может быть, я выполняю оперативное задание… Заберите меня отсюда и не задавайте глупых вопросов.

Квасс посмотрел на Ольшера. Тот подал знак Добренцу, чтобы он еще немного приподнял лестницу. Висящий мужчина легко запрыгнул в гнездо, и все трое начали спускаться вниз. Ольшер ускорился и необычайно быстро преодолел путь до фургона. Подбоченившиеся девицы, видя быстрые движения его могучих бедер, рассмеялись. Их кавалеры перебрасывались грубыми шутками о дородных задах, гравитации и страхе высоты. Однако пожарный мастер Ольшер спускался так быстро не потому, что страдал от страха высоты и хотел как мифический Антей — прикоснуться к матери — земле. Причиной такой спешки была вонь, исходившая от мужчины, который еще недавно висел тремя этажами над землей, а теперь последним спускался с лестницы. Ольшер впервые в жизни проклинал свою профессию. Он, конечно, не гордился сегодняшним вмешательством.

Лес между Дойч Лисса и Ноймаркт, суббота 30 июня 1923 года, четверть восьмого утра

Надвахмистр Эберхард Мок не знал, как справиться с настойчивой щекоткой, которая поочередно дразнила его мочки ушей — раз левую, раз правую. Он вообразил себе, как у него рядом с головой два грязных оборванных шельмеца, которые травинкой, заканчивающейся легким хвостом, щекочут его уши. Он боялся открыть глаза, чтобы это не оказалось правдой. Вчера он много выпил. Так много, что мало что он помнил из дневных и вечерних событий. Наверное, сейчас он лежит где-то под мостом, грязный и покалеченный, а какие-то маленькие уличные мальчишки дразнят пьяницу надодранской травкой. Что будет, если его предположения окажутся правдой? Он откроет глаза и услышит сдавленный голос из хриплого горла? Уличники вовсе его не испугаются, а отпрыгнут от него и с дерзким смехом будут бегать вокруг, безжалостно насмехаясь над ним. Он же попытается схватить их, беспомощно извиваясь и возбуждая свои желудочные соки. Нет, он предпочитал отдыхать в безопасном мире, за завесой закрытых век.

Он попытался вытащить слюну из засохших слюнных желез. С мизерным эффектом. Его небо было жестким и словно осыпанным цементным порошком. Ему стало нехорошо. Он не реагировал. Лежал и сжимал веки. Через некоторое время он пошевелил пальцами левой руки. Крепко прижал безымянный палец к маленькому. Пальцы тесно прижались друг к другу. Они не должны. Обычно им мешал в этом золотой перстень. Я спрятал его наверняка в карман, подумал он, чтобы никто не украл у меня.

Все еще не открывая глаз, он потянулся туда, где ожидал найти прекрасное произведение мастера одеколона Циглера. Он не наткнулся на знакомое углубление брюк, где обычно держал перочинный нож, табак и бензиновую зажигалку. Его пальцы скользнули по обнаженной коже бедра. Где мои штаны и кальсоны?

Мок сел и открыл глаза. Голый, покрытый каплями пота, он сидел на лесной поляне, а его окутывал какой-то старый балахон. Утреннее солнце сильно пригревало. Он почувствовал укол за ухом. Ругаясь, он сунул большой палец за ушную раковину и задушил какое-то насекомое. Он с тихим шлепком оторвал палец от кожи. Поднял палец, чтобы увидеть, что щекотало его. Его совершенно не интересовал прилипший к нему красный муравей. Ее испугала розовая краска, которой была измазана его рука. Он посмотрел на бедро. На нем виднелись пять розовых полосок от пяти пальцев, которыми он пытался проникнуть в несуществующий карман. Не было хулиганов, щекочущих ему ухо, не было одежды, не было обуви, не было перстня. Это был голый надвахмистр Эберхард Мок с пальцами правой руки, измазанными розовой краской. Беззащитный и освобожденный от похмелья.

Бреслау, суббота 30 июня 1923 года, три четверти восьмого утра

На Сент-Йоханнесплац, главной площади в предместье Дойч Лисса, не царило привычное беспокойное движение. Люди, проходившие через площадь, застыли в молчании или замедлили шаг. Двое рабочих, очевидно направлявшихся во дворец баронства фон Рипенхаузен, резко остановили велосипеды. Подмастерье стекольного завода Бернерта стоял рядом со стопкой стекол, поставленных на тележку, и бездумно держал одно из них, словно забыл, что собирался добавить его к остальным. Даже шеф трактира «Der Schwarze Adler» вышел из помещения и все время вытирал крышку бокала, хотя по его стенке стекала вода. Дети, направлявшиеся в соседнюю школу, внезапно теряли нужную им по возрасту подвижность и тащились дальше нога за ногу. Никто из прохожих, проходивших мимо памятника святому Иоанну Непомуцкому, сегодня не спешил и не суетился. Их внимание было в это теплое летнее утро вдруг чем-то очень озабочено. Они не могли сосредоточиться на обычных действиях, и их взгляд все еще следовал в сторону стоянки извозчиков.