Чукотка - [8]

- Пожалуй, ночевать надо! - кричит каюр. Он кричит громко, чтобы перекричать пургу.

И среди безграничного простора тундры мы останавливаемся на ночлег. На первых порах тебя охватывает жуть. В самом деле: какая тут ночевка, в этой белой и безжизненной пустыне? И все же под свист и вой бушующей пурги мы с трудом устанавливаем палатку. Мое положение сходно с положением щенка, которого выбрасывают на середину глубокой реки, чтобы он научился плавать. Вот и я барахтаюсь в этом бушующем снежном океане. Ветер, а вернее шквал, вырывает из рук полотнище палатки, и мы, как утопающие, хватаемся за концы ее, торопливо втыкаем в твердый снег колышки, укрепляем веревками. Наконец палатка готова. С какой радостью мы забираемся в этот полотняный домик! Мы чувствуем себя самыми счастливыми, так как укрылись и от ветра и от снега. На полу у нас оленьи шкуры, меховые спальные мешки. Появляется сундучок с продовольствием, горит стеариновая свеча, весело шумит примус. В углу лежит мочевой пузырь моржа, в котором мы возим керосин. Этот "бидон" не разобьется на ухабах, не даст течи.

Вскоре появляется горячая пища, чай, и мы с каюром поистине блаженствуем.

А пурга бушует, палатка хлещет полотнищами, как барабан.

С нами вожак и часть собак. Они лежат у входа и, сверкая глазами, слизывают и скусывают зубами с лап снег и наледь. Другие собаки - за палаткой, их давно уже занесла пурга.

Нередко пурга дует несколько дней подряд. Но время у нас не пропадает. Каюр учит меня чукотскому языку, я его - русскому. Он рассказывает мне о быте и нравах своего народа, я ему - о России. В общем, нам хорошо. Здесь даже можно вести дневник.

Но... сидя в удобном кресле, я думаю: а все же в чукотской гостинице лучше ночевать, чем в белой пустыне.

Завтра на самолете я окажусь в течение нескольких часов в другом конце Чукотки, за тысячу километров отсюда, и не нужно будет мерзнуть полмесяца, покрывая то же расстояние на собаках. Да и местные жители давно предпочитают самолет.

Здесь, на аэродроме, я встретил вылезшего из самолета моего старого приятеля чукчу Гивэв, который прилетел в банк. Гивэв - председатель колхоза, завтра он летит в окружной центр Анадырь на слет колхозников-зверобоев и оленеводов.

Из окна гостиницы я вижу всю бухту. Справа большой склон горы, еще покрытый снегом. Светлосиний серебристый перелив снега играет на солнце. Многочисленные гудки пароходов, ледоколов оглашают полярный воздух. Эти мощные корабли поддерживают навигацию почти круглый год. Я вспомнил свое первое путешествие на Чукотку, когда сюда приходил только один пароход в год!

И здесь, на этих далеких берегах, идет социалистическое строительство, и здесь, на этой холодной земле, советская власть строит ранее вымиравшему народу культурную и зажиточную жизнь.

Я вспоминаю своего приятеля Ульвургына. Он помогал нам организовать первую школу-интернат, с ним мы много ездили по Чукотской земле.

Огромная страна эта Чукотка! Мыс Дежнева - самая северо-восточная оконечность Азиатского материка. Гранитная скала. Отсюда мы с Ульвургыном в ясный, солнечный весенний день рассматривали горы Аляски.

Здесь узкий Берингов пролив отделяет Чукотку от Аляски, открытой, так же как и мыс Дежнева, русскими землепроходцами, храбрыми мореходами, которые в поисках новых земель еще в те времена доходили до Калифорнийских гор.

В самой узкой части пролива находятся в непосредственной близости друг от друга два скалистых острова: Большой Диомид, принадлежащий СССР, и американский - Малый Диомид.

Мне вспоминается, как Ульвургын, стоя на скале, показывал рукой на эти острова и говорил:

- Когда замерзнет море между островами, можно за полчаса доехать на собаках с нашего острова до американского Диомида.

Здесь как бы соприкасаются две огромные страны - СССР и США, два света - Старый и Новый, два мира - новый и старый, две системы - социализм и капитализм, простой казак Семен Дежнев и именитый принц Уэльский, чьим именем, совсем не по заслугам, назван открытый русскими мореплавателями мыс на Аляске.

Мои воспоминания о прошлом Чукотки неожиданно были прерваны стуком в дверь. В комнату вошла группа молодых чукчей в пиджачных костюмах и старик в оленьей кухлянке.

Лицо старика показалось мне знакомым, но припомнить его я не смог. Старик заметил это и сказал:

- Я сосед Ульвургына. Помнишь, моя яранга стояла рядом с его. Тмой меня зовут. Мой сын учился еще у тебя.

- Как же, помню, помню! - нарочито приподнято, как старому знакомому, сказал я.

- Только погиб мой парень на охоте. Провалился под лед, простудился сильно и умер. А вот они живут... Вместе с моим парнем учились.

Эти бывшие ученики нашей школы теперь работали в порту: Алихан, наш маленький лингвист, был наборщиком в местной газете; Локе - старшина портового катера; один - бухгалтер банка, другой - гидролог местной полярной станции. Все они стали уже возмужавшими людьми, у каждого своя семья. Жили они в портовых квартирах.

Они сидели полукругом, курили папиросы и рассказывали о других своих одноклассниках, которые работали учителями, председателями колхозов, в торговых организациях.