Чудские копи - [2]

Он не любил ту жизнь, в которой жил, а вернее, должен был делать вид, что живет, и она ему нравится; он просто-напросто соблюдал установленные правила игры, но когда никто не видел и можно было смухлевать, то делал это с удовольствием. Спал, к примеру, одетым и на улице, ел руками холодную картошку с салом, губы вытирал ладонью и писал, отойдя подальше, за розы, в мертвую зону, которую не доставали глаза охранных видеокамер. Он и дом этот купил лишь из соображений безопасности и чтоб можно было вот так поспать, дыша вольным воздухом. Огромные, пустые и необжитые хоромы в принципе не требовались, поскольку Глеб к тридцати годам все еще холостяковал.

Но когда жил в городской квартире, сначала спалили его новенький «порше», потом выстрелили в окно из мелкокалиберной винтовки. И хотя на жизнь еще не покушались, к тому же он знал, кто сделал ему столь внушительное предупреждение, все равно следовало поберечься, по крайней мере, для успокоения матери. Слухи по Новокузнецку разносились быстро, город претендовал на столичность, но оставался провинциальным по духу, любое событие, произошедшее с известными людьми, обсуждалось по нарастающей и непременно достигало материнских ушей, хотя она жила в Осинниках. А еще и родная сестрица Вероника подсиропила: поддавшись непроверенным сплетням, сообщила, что болтали, дескать, будто Глеб ранен и в больнице. Сначала вообще говорили, что убит.

Потом пришлось ехать к матери, прыгать перед ней, махать руками и доказывать, что все члены и органы в порядке и пуля просвистела очень высоко над головой.

По крайней мере в охраняемом коттеджном поселке вряд ли кто отважится жечь машины, стрелять в окна из проезжающего мимо автомобиля и штурмовать кремлевские кирпичные стены, снабженные спецсредствами охраны и обороны.

Здесь можно было расслабиться и поспать под открытым небом, хотя начальник службы безопасности выставлял на ночь усиленный караул и намекал, что высокий забор не спасет, если захотят достать. Например, пара выстрелов из миномета, установленного за ограждением поселка, и никакие стены не спасут.

Из минометов пока не стреляли...

Полноценного сна в эту грозовую ночь Глеб так и не дождался: сначала гремело долго, потом несколько раз ниспадали с черного неба обвальные ливни, так что газон и цветник на некоторое время превращались в болото, и перед глазами стояло смутное лицо девочки, качающей кровать. А память с трудом пропускала его вглубь, и в тот момент, когда становилось почти тепло, сознание упиралось в некое зыбкое, непроглядное пространство или внезапно перескакивало на другие события ранней юности.

К утру Глеб слегка отсырел от общей влажности воздуха, даже и вьяви немного окоченел и, натянув одеяло, уже засветло, согрелся и все-таки задремал.

В коротком, сиюминутном сне будто пробку вышибло из сосуда с памятью.

Это случилось в роковой год, когда на шахте произошел взрыв, в котором погибли отец и старший брат Никита. И, вероятно, настолько потрясло сознание, что затушевало всю предыдущую жизнь, в том числе и образ девочки, которая во сне откачивала его от приснившейся смерти. Выпал маленький и острый клинышек, когда жизнь забила другой клин, тупой, неотвратимый и могучий, словно железный колун.

Их хоронили поздней осенью, а летом, в июле, когда Никита только что закончил горный техникум и отец пошел в отпуск, Глеба наконец-то впервые взяли с собой в разведку. Так у них назывались всевозможные выезды в горы, на таежные речки и вообще по всем неизведанным местам. На рыбалку, за грибами и ягодами их с матерью и даже Веронику брали всегда, и без просьб, но когда, нашептавшись, уезжали куда-то тайно и, возвращаясь, опять шептались и перемигивались, то тут хоть заорись, не возьмут.

И чем больше они секретили свои разведки, тем сильнее у Глеба разгорался интерес. Отец работал бригадиром слесарей, которые готовили к добыче нарезанные участки угля, то есть подтягивали туда конвейер, гидравлические стойки, сжатый воздух, воду, а это все больше ручной труд, тяжелейшее железо и круглосуточная, посменная работа. И должен был бы осатанеть от этого, но он все время радовался, когда уходил на шахту, и в выходные не водку пил, как многие, – опять норовил забраться куда-нибудь под землю. Да еще старшего сына всюду таскал с собой.

Глеб догадывался, они что-то ищут в горах, скорее всего золото, оттого и делают все втайне от него, дескать, мал еще, разболтаешь. Заперевшись в мастерской, они рисовали какие-то схемы, карты, обсуждали маршруты на будущие выходные, что-то записывали, высчитывали, запасали веревки, блоки, инструмент, и он вынужден был только подслушивать и подглядывать. Возвращались они обычно веселыми, строили новые планы, однако иногда чем-то сильно озабоченными – разведка у них не удалась. Глеб не злорадствовал, но почти постоянно чувствовал ревность и неприязнь к старшему брату, поскольку уже знал, что Никита отцу – не родной сын. Несмотря на это, он возится с пасынком больше, чем с ним, родным.

Однажды Глеб даже прорыл из подпола ход под пол мастерской и потом часто лежал там часа по два, чтоб выведать, о чем говорят. Они же словно догадывались, что рядом чужие уши, и шептались так тихо, что, пока не взяли в первую разведку, он так и не смог узнать, что именно они искали.