Чудо-моргушник в Некитае - [57]

- Мне! срочно! нужно! попасть! во дворец! - стал кричать граф. - Я! хотел! попросить! вашего! рикшу!

- Решку?

- Рик-шу!..

- За-чем? - допытывался лорд, не убирая ладонь от уха.

Кое-как, крича по нескольку раз одно и то же, граф растолковал свою нужду тугоухому британцу. Наконец тот отвечал:

- Я распоряжусь насчет рикши, граф. Я сам собираюсь во дворец.

- Отлично! - обрадовался Артуа. - Какие бы ни были у нас политические трения, мы, европейцы, должны поддерживать друг друга, вы не согласны?

- Чаво? - отвечал Тапкин с рукой у уха.

- Я говорю! как же! вы! выйдете! - прокричал граф. - Сквозь! запертую! дверь?!.

- А, да, да! Знаете, граф, - идите к черному ходу и ждите там, отвечал Тапкин. - Я распоряжусь, чтобы подали коляску.

Граф обошел вокруг дома и стал ждать у черного хода. Он стоял битых сорок минут, но никто не появился. Тогда граф толкнулся в дверь - она была заперта.

- Неужели Тапкин потерял ключ и от этой двери? - спросил граф сам себя. - А ну-ка, вернусь я к парадному входу и позову англичанина.

Он снова обогнул дом и обомлел: на порядочном уже расстоянии от него виднелась сквозь пыль удаляющаяся коляска с Тапкином в ней.

- Лорд Тапкин! - закричал Артуа. - Погодите-ка! Я здесь!

Но англичанин не слышал - его рикша, похоже, даже прибавил ходу.

- Мьерд! - выругался граф Артуа впервые в жизни. Не сдержавшись, он произнес слово, неприличие которого невозможно передать даже намеком (что не мешает употреблять это нехорошое выражение отдельным разложившимся французам). По-некитайски это всего-навсего дерьмо, но по-французски чрезвычайно неприлично. Так что можно понять, до какого состояния дошел граф, если допустил столь непростительную выходку.

Артуа оглянулся на стариков у крыльца и спросил:

- Эй, любезные... Скажите, а где тут живет германский посол?

- Чаво? - спросил самый старый, а два других зашамкали что-то совершенно неразборчивое. Старухи же глядели на Артуа молча, но с какой-то опасливой ненавистью, будто видели перед собой разбойника с большой дороги, который находится в розыске, но кого вдруг занесла нелегкая прямо во двор к честным людям.

Граф махнул рукой, поняв, что толку он тут не добьется. Он пошел наугад, решив расспросить дорогу у кого-нибудь еще. сзади послышалось:

- Ходют тут всякие...

- Не говори - понаехало прощелыг со всего свету... К лорду-живоглоту не успели привыкнуть - и на тебе, жиголо уже катит.

- В штанах дыры, а туда же - граф...

- Рикшу нанять не на что, вот до чего опустился...

- Да, а уж пожрать на халяву только их и поискать. То им пудинг, то икры лягушачей... А денежки-то наши...

- Мне бы хоть раз икорки этой попробовать!..

Но не в обычаях Артуа было опускаться до перебранки с чернью, тем более - выжившими из ума стариками, а то бы он задал им жару! И все равно слушать эти досужие разговоры было неприятно.

Кое-как, сделав несколько петель по улицам, Артуа разыскал дом Пфлюгена и попытался договориться о рикше. Увы, с немцем получилось ещё хуже. Мало того, что он тоже не соизволил спуститься вниз или, по крайней мере, принять графа в доме, так этот чваный пруссак даже не затруднил себя притворством из приличия. Барон заслушал графа с балкона, надменно блестя очками и с таким лицом, будто терпел какие-то непристойные домогательства. Едва Артуа открыл рот, как Пфлюген стал наливаться каким-то высокомерным отвращением и гневом. Прервав графа на полуслове, немец выдал резкую отповедь:

- Я просил бы... если только... у вас ещё сохранились... какие-то понятия... о чести... впредь... избавить меня... от подобных визитов!.. - и козел с моноклем (Пфлюген) перекосился в лице и побагровел.

- Что вы имеете против моих визитов, барон? - спросил, побледнев, благородный граф Артуа.

Пфлюген с омерзением уставился сверху вниз на графа и с оскорбленным видом отвечал:

- Не желаю видеть здесь юродивых клерикалов и сопливых жеребцов-гомосеков!.. Стыдно за Европу!.. Да-с!.. Прямо на лестнице!..

Немец повернулся спиной к графу и громко сказал:

- Гринблат! Если ещё раз придет этот субъект, скажи, что меня нет дома.

- Я понял вас, господин барон! - бойко отозвался Гринблат-Шуберт-Верди.

Вне себя от возмущения и обиды граф подобрал с земли камешек покрупней и запустил его вслед надменному пруссаку. Меткая рука воина послала снаряд точно в немецкий затылок. Пфлюген дернулся, схватился за ушибленное место и поспешно скрылся в доме.

- Значит, так, да! Значит, вот как! - воскликнул меж тем граф. - Ну, мы с тобой ещё потолкуем, прусская свинья. Это кого он тут назвал сопливым жеребцом-гомосеком?

Граф мрачно брел по пустынной полуденной улице. В животе бурчало от голода, в голове мутилось от жары и тоски. Из окон неслись острые запахи некитайской кухни вперемежку с разноголосицей. Погруженный в невеселые раздумья, Артуа не обращал внимания на эту болтовню. Но стояла такая тишь, что далеко было слышно каждое слово, и граф, помимо своей воли, стал вникать в говоримое. Один разговор показался ему особенно любопытным:

- ...Вишь, какого принесло! Мало своих бонз, так ещё этот! Так и накинулся на мальчишку!..