Чудо-мальчик - [57]

Возможно, высказавшись, полковник Квон еще раз ощутил всю тяжесть этой неожиданной потери для государственной мощи. Он поднял руку, чтобы снова ударить меня, но в этот раз я поймал его ладонь и сказал:

— Я помогу стране увеличить население.

То ли полковнику Квону понравились эти слова, то ли он потерял в отношении меня всякую надежду, но он опустил поднятую руку и, вернувшись за стол, произнес:

— А теперь убирайся. Поступай как знаешь. Мне теперь наплевать, что ты, как и другие сироты, будешь каждый день трудиться наемным работником, наплевать, выживешь ты или умрешь в крохотной комнате в приюте для бездомных. Помни, что ты уходишь, отвергнув теплые объятия страны. Это твое решение, так что живи и обдумывай свой легкомысленный поступок в течение всей оставшейся жизни.

Но я даже не шевельнулся. Полковник Квон посмотрел на меня:

— Ты что-то еще хочешь от меня?

— Да, — сказал я как можно спокойней. — Вы должны вернуть записные книжки отца.

— Ах да, записные книжки. Да, хорошо. Ты пришел забрать записные книжки отца. Где же они лежали? — Он порылся в ящике стола и вытащил оттуда дневники отца, обвязанные желтым резиновым жгутом.

— Как ты знаешь, когда я сменил работу, мы переехали, и во время переезда большинство вещей твоего отца потерялось, осталось вот только это. Прошу тебя правильно понять. Во всяком случае, я их все прочитал. Если тебя что-то интересует, я постараюсь вспомнить. Из оставшихся вещей сохранилось только это, если хочешь, забери. Да, кстати, это письмо…

Сказав это, полковник Квон вытащил конверт, вложенный между записными книжками. Затем он достал зажигалку и поджег его прямо на моих глазах. В ужасе я подбежал к нему, но он оттолкнул меня. Я упал на пол, а когда оглянулся, письмо уже сгорело, превратившись в пепел.

— Это было письмо от твоей родной матери, но, как ты видишь, я ошибочно сжег его. Мне искренне жаль, извини. В последнее время у меня что-то с головой творится, — сказал он, бросил мне записные книжки отца и вызвал по интерфону подчиненного.

А я сидел и смотрел на записные книжки отца, рассыпавшиеся по полу, на их потрепанные углы, на толстые записные книжки, заполненные расплывающимися строками.

ГОЛОВА СТАЛА ЛЕГКОЙ, СЛОВНО ЛИРИЧЕСКОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Стихи из 25 строк, включая молчание

Снова

Пришло спокойное послеобеденное время

Я стоял на улице Чжонно,

Заполненной киосками и людьми,

Словно радиоприемник без батареек.

Полковник Квон сжег письмо моей матери. Полковник Квон сжег письмо моей матери. Полковник Квон сжег письмо моей матери.

Мне было страшно.

Я устал.

Я не мог читать мысли людей.

Я стал обычным человеком.

Обезьяна, повиснув на ветке дерева, сказала:

«Как ты не можешь знать истинные намерения людей, так и они не могут знать, что творится у тебя в душе.

Даже если бы ты стоял на перекрестке возле детского парка „Босингак“, на широком перекрестке, заполненном спешащими куда-то людьми, в мире не нашлось бы ни одного человека, кто попытался бы тебя разглядеть. Потому что ты одиночка и тебе не с кем связаться. Потому что, где бы ты ни стоял, там находится конец земли. Потому что ты теперь — сирота. В будущем у тебя будет возможность выбрать один вариант из двух: смеяться вместе со всеми или плакать одному».

Поэтому…

Даже когда взорвалась бомба с часовым механизмом в аэропорту Кимпхо,

Даже когда стало известно, что, если рухнет плотина Гымгансан, парламент полностью уйдет под воду,

Даже когда был арестован член парламента, говоривший, что наша национальная политика — не антикоммунизм, а объединение,

Даже когда были арестованы 1289 студентов Конгук университета, вышедшие на демонстрацию,

Даже когда был выпущен экстренный выпуск газеты, сообщавший о смерти Ким Ир Сена от сердечного приступа,

Я смеялся.

Даже когда все были серьезны,

Я смеялся один.

Потому что

Невозможно было плакать одному.

О ТОМ, О ЧЕМ НЕЛЬЗЯ СКАЗАТЬ, НЕЛЬЗЯ СКАЗАТЬ, ЧТО ОБ ЭТОМ НЕЛЬЗЯ СКАЗАТЬ

Пришла неповторимая осень — семнадцатая в моей жизни. Я часто смотрел на небо. Оно постоянно менялось. Иногда оно было таким синим, что от него веяло холодом, иногда — белым из-за затянувших его высоких белоснежных облаков. Временами небо казалось размером с ладонь, если смотреть на него в просвет между крышами, или было совершенно пустым, если по нему только что пролетали стаи перелетных птиц. Но среди этого разнообразия мне больше всего нравилось низкое небо с кучевыми облаками, из которых, казалось, вот-вот должен был хлынуть дождь. Потому что, когда шел дождь, я мог слушать его шум.

Шум дождя тоже был разным: был шум, который можно было слушать с закрытыми глазами, стоя среди льющихся с неба струй, и шум дождя, падающего за окном, пока ты лежишь в комнате на полу, а еще шум, который доносится до тебя первым звуком, стоит тебе очнуться ото сна. Когда у меня возникало яркое ощущение, словно это первый дождь в моей жизни, все в этом мире выглядело красивым.

Все вокруг, что я мог увидеть, услышать, почувствовать, попробовать на вкус, словно разбитое на острые осколки стекло, словно четкий детальный рисунок, словно единственные в своем роде солнце и луна, было прекрасным. Лишь когда окружающая реальность снова становилась обычной, я начинал понимать, насколько красив этот мир и как его красота делает меня одиноким и несчастным мальчишкой.