Чудо-мальчик - [42]

Я вышел из бамбуковой рощи. Далеко, на противоположной стороне, за горой, находящейся позади деревни, раскрашивая вечернее небо, разгорался алый закат. На небосклоне ярко светила Венера. Я склонил голову, точно подданный страны, которой она правила.

Брат Кантхо, взобравшись по тропинке, проложенной рядом с бамбуковой рощей, поднялся на гору. Он спросил: «Почему ты здесь?» Когда я ответил, что не знаю, он промолчал.

Я сказал, что не только не знаю, почему нахожусь здесь, но и не знаю, где я еще могу находиться. В этот момент он, спокойно взяв меня за руку, произнес: «Тебе достаточно быть рядом со мной». Я устремил взгляд на наши сцепленные руки. Через эту связь передавалось тепло и моя печаль. Когда он сжал мою руку крепче, я почувствовал его боль и одновременно узнал о том, кто он, что он хочет и чего сейчас ему не хватает. Когда наши чувства слились, я должен был бы ощутить страдание, но, как ни странно, в это мгновение я обрел утешение.

Июль, смерть в Венеции

Мчавшийся поезд прошивал насквозь июльскую дождливую ночь. По оконному стеклу, отражавшему мое лицо, беспрестанно скользили вниз капли дождя, оставляя за собой косые линии.

Я возвращался в Сеул спустя три месяца. Когда я спасался от близнецов в черных костюмах, я был самым жалким брошенным сиротой в этом мире, но сейчас жизненные силы переполняли меня.

Так же, как тогда в Институте, меня охватывали печаль, страх, радость и восторг — чувства, о которых я не мог точно сказать, были ли они моими или принадлежали другим людям. Однако теперь одна часть меня была объята пламенем эмоций, другая — могла разглядывать его.

Было такое ощущение, словно у меня появилось два новых глаза. Первый был молодым глазом, ярко пылавшим страданием, гневом, счастьем, удивлением, второй — старым глазом из будущего, сначала приблизившимся ко мне незаметно, словно дыхание, а затем отдалившимся на огромное расстояние, чтобы со стороны наблюдать мир, окружавший меня.

Когда я смотрел на жизнь этими глазами, события, происходившие вокруг меня, начинали напоминать яркую драму. Это напомнило мне о том, что говорил дядя Мугон: «Гора становится высокой горой, а вода становится чистой водой». Если он был прав, то что я должен сделать в этой жизни? И тут я понял, что должен стать самим собой.

— Возможность читать Томаса Манна в теплом вагоне в дождливую ночь — действительно большая удача. Большинство людей умирает, не испытав такого наслаждения, — сказал брат Кантхо, садясь рядом со мной.

Я в самом деле читал книгу, которую нашел на ферме дяди Мугона. Автором был Томас Манн.

— Этот рассказ больше похож на снотворное, чем на удачу, — пошутил я. — Хотя я должен признать, что название зацепило меня.

— Почему именно название? Из-за слова «смерть»?

— Нет, просто мне стало любопытно, что это за место — Венеция?

— Венеция — это такое место… где ты, обдуваемый ветерком от вентилятора фирмы «Сирокко», можешь сидеть на мягком стуле, закрыв глаза и ни о чем не волнуясь, наслаждаться бездельем, вырвавшись за пределы обычной жизни, и думать: «Какое сладкое ощущение, словно только что вышел из гондолы. Как хочется, чтобы это время не кончалось», — процитировал брат Кантхо.

— Вы были в Венеции? — спросил я.

— Нет, это просто отрывок из книги, — ответил брат Кантхо.

Отобрав у меня томик и немного полистав страницы, он нашел какую-то фразу и произнес:

— Вот здесь есть такие слова: «Молодой интеллигентный юноша, даже в тот позорный момент, когда в его тело вошли меч и копье, молча стоял, крепко стиснув зубы, и не подавал вида, что ему больно». Каждый раз, когда вспоминаю эту фразу, — поделился брат Кантхо, — я ясно чувствую холодный металл меча и копья, разделяющий плоть и кости. Конечно, именно таким должен быть герой — безмолвно терпящим прикосновение ледяного лезвия. Однако даже такое сильное тело в конце концов стареет и слабеет. Тут есть еще такой эпизод, когда в лифте гостиницы герой, которого зовут Асенбах, случайно сталкивается с мальчиком по имени Тадзио. В эту секунду Асенбах говорит: «Красота заставляет меня стыдиться». Прочитав эти строки, я решил стать человеком, который до самой смерти будет знать стыд.

Снова пролистав страницы и найдя другой отрывок, брат Кантхо принялся читать:

— «Когда сменили направление водного пути, показались великолепные мраморные арки Риальто. Путешественник Асенбах не спеша разглядывал их. В это мгновение ему стало так грустно, что, казалось, разрывалась грудь. Он глубоко вдохнул воздух города, запах свежей рыбы, доносящийся от моря, и болотный запах, который гнал его прочь. Это был вздох, полный боли, от которой не получалось избавиться. Асенбаху было так горько, что на глаза навернулись слезы, и он стал ворчать про себя: „Я не знал, что так случится“. Эти слезы рождались от непереносимой мысли, от осознания того, что теперь он не сможет снова увидеть Венецию, оттого, что теперь он, возможно, навсегда расстается с ней».

Пока брат Кантхо читал книгу, я пристально изучал его лицо. Маленький прямой нос, темные тонкие брови, волосы, наполовину закрывающие лоб. Каждый раз, когда я смотрел на его лицо, оно менялось. Каждый раз, когда я удерживал его взгляд больше трех секунд или когда он подходил ближе, я видел в его глазах незнакомый блеск, замечал изменившуюся форму губ или мочки уха, хотя ни разу не касался их. Каждый раз, когда я обнаруживал такие детали, его лицо снова становилось чуть иным.