Чудо исповеди - [5]

Перемена моего существа была пережита не только внутренне, но и во вне. Я не узнавал самого себя. На службе я стал делать поручаемые мне задания с небывалым для меня успехом, что и было замечено всеми. А радость не уменьшалась в силе своей, всё сияла и озаряла моё существо.

Из записок А. Д. Радынского «День искупления». Машинопись

«Не прощу никогда…»

Не простить кому-то, хотя бы одному-единственному человеку, живому или уже скончавшемуся, значит НЕ получить прощения себе. Даже при самой подробной и, как кажется, искренней исповеди. Таков непреложный закон. О нём знают все христиане. О нём вспоминают всегда, читая «Отче наш». И всё-таки, бывают случаи, когда кажется, что кому-то нельзя простить. И тогда происходит то, о чём рассказал как-то владыка Антоний Сурожский.

«Мне сейчас вспомнилась одна женщина, которую я напутствовал 40 лет назад. Она умирала и просила её причастить. Я сказал, что она должна исповедоваться. Она исповедовалась, и в конце я её спросил:

— А скажите не остаётся ли у вас на кого-нибудь злоба? Есть ли кто-нибудь, кого вы не можете простить? Она ответила:

— Да, я всем прощаю, всех люблю, но своему зятю я не прощу ни в этом мире, ни в будущем! Я сказал:

— В таком случае я вам ни разрешительной молитвы не дам, ни причащения.

— Как же я умру не причащённой? Я погибну! Я ответил:

— Да! Но вы уже погибли — от своих слов…

— Я не могу так сразу простить.

— Ну, тогда уходите из этой жизни непрощённой. Я сейчас уйду, вернусь через два часа. У вас впереди эти два часа для того, чтобы примириться — или не примириться. И просите Бога, чтобы за эти два часа вы не умерли.

Я вернулся через два часа, и она мне сказала: «Знаете, когда вы ушли, я поняла, что со мной делается. Я вызвала зятя, он пришёл, мы примирились». Я дал ей разрешительную молитву и причащение».

Митрополит Антоний Сурожский

Исповедь… чужих грехов

Одна из обращавшихся за духовным руководством к старцу Зосимовой пустыни отцу Иннокентию рассказала о себе:

«Жила я с Ольгой, тоже «батюшкиной». Очень раздражала она меня тем, что всё в доме делала не так, как я привыкла. Уж я терпела, терпела… Ну, думаю, всё про тебя расскажу батюшке. Дождалась, когда можно на исповедь к батюшке пойти, пришла и долго, подробно рассказывала про все неверные действия Ольги. Батюшка слушал, не перебивая, не спрашивая ни о чём. Наконец — всё. Кончила. Молчу я, молчит и батюшка. Помолчали, он и спрашивает:

— Ты всё о ней рассказала?

— Всё, батюшка.

— Теперь так же хорошо расскажи о себе.

Тут-то я и поняла, что о себе не могу ничего сказать. Не только хорошо, даже плохо не могу… Я же всё за ней следила, всё её поступки разбирала, запоминала, накапливала в памяти. А о себе? О себе забыла, не до себя было… И вот стою у батюшки, он молчит, а я думаю: это называется я на исповедь пришла. Принесла грехи других, а свои где? Кто мне велел чужие-то грехи помнить? Мне, что ли, за них отвечать? Каждого Бог за себя спросит. Другие-то, может быть, давно покаялись, а я вот не знаю, в чём и каяться. Батюшка мне ничего не сказал, дошло до меня так. На всю жизнь выучил, как за другими замечать».

Гроза

Пришёл к старцу Гавриилу на исповедь один священник. Старец его, между прочим, спросил:

— Готовясь к службе, всегда ли вычитываете положенное правило?

Тот сделал вид, что не понимает вопроса:

— «Правило»? То есть как? Я читаю, но… газеты.

— Газеты?! — изумился старец. — Да вы в Бога-то веруете?

— Ну-у, не очень, не скажу, чтобы очень… — процедил исповедник, улыбнувшись в сторону.

У старца закипело на сердце от странной манеры «каяться» и ожесточённости сердца пастыря душ человеческих. Волнуясь, он стал допрашивать несвойственным ему строгим голосом:

— И что же, всё-таки служите? — Да, конечно, ведь я — священник!

— И народу проповедуете, чтобы молились и в Бога веровали?

— Да, проповедую. По обязанности. Видите ли, я на это смотрю так. Чиновник обязан служить — и служит. А что у него на душе, до этого никому дела нет. Я обязан проповедовать, и я проповедую, а что у меня внутри, кому до этого какое дело?

— Как! — воскликнул отец Гавриил, вставая во весь свой рост. — У тебя, значит, на языке-то мёд, а на сердце — лёд? Да ведь ты ПРЕСТУПНИК!

И не помня себя, в неописуемом волнении даже по аналою рукой ударил. Затрепетал священник от этого грозного оклика. Он повалился на колени и в каком-то ужасе, закрывая лицо руками, простонал: «Господи! Где же я был?» И зарыдал, зарыдал. Едва успокоил его старец. Заново переисповедовал и ещё долго утешал сладкими словами о спасении и радости боголюбия. После этот священник совершенно поправился и был искренним почитателем старца.

Еп. Варнава (Беляев). «Тернистым путём к Богу»

Исповедь в лагере

Пришёл как-то Серафим Сазиков. Стоял, мялся, то о том, то о другом разговаривал, а потом сказал: «Отец Арсений! Хотел бы исповедоваться, если допустите. Видно, конец скоро придёт, не выйдешь из «особого», а грехов много ношу, очень много».

Трудно в лагере на час, на два из барака вырваться, всё время под наблюдением, на то и «особый». Но удалось Сазикову вырваться и прийти к о. Арсению на исповедь. Остались вдвоём, до поверки часа два было. Застанут обоих вместе — карцер на пять суток обеспечен.