Чудо - [67]

Что, если одержимость Анны – результат ее поста, а также и его причина? В конце концов, кто в состоянии здраво рассуждать на пустой желудок? А может быть, каким бы парадоксальным это ни казалось, девочка, получив какую-то пищу, научится вновь испытывать естественный голод. Применив кормление через трубку, Либ в самом деле подкрепила бы девочку. Отвела бы ее от края пропасти, дала бы ей время прийти в себя. Это, скорее, не принуждение, а принятие на себя ответственности – у медсестры Райт, в отличие от всех других, хватит решимости сделать необходимое, чтобы спасти Анну О’Доннелл от себя самой.

Либ так сильно стиснула зубы, что они заболели.

Разве взрослые не делают детям больно ради их собственного блага? Или медсестры – пациентам? Разве Либ, ради того чтобы вернуть пациентов к жизни, не мучила их, обрабатывая ожоги или вытаскивая шрапнель из ран? И в конце концов, бывает, что сумасшедшие и заключенные по нескольку раз в день подвергаются принудительному кормлению.

Либ представила себе, как Анна, проснувшись, начинает сопротивляться, задыхаться, как ее тошнит, а в глазах стоят слезы. Либ зажимает маленький нос Анны, придавливает ее голову к подушке. Лежи смирно, дорогая. Позволь мне. Ты должна. Неумолимо проталкивает трубку.

Нет! Слово оглушительно прозвучало у нее в голове. Либ подумала даже, что выкрикнула его.

Это не поможет. Именно это следовало днем сказать Берну. Физиологически – да. Она полагала, что жидкая пища, введенная Анне через трубку, обеспечит ее энергией, но не сохранит жизнь. Даже наоборот, это ускорит ее уход из мира. Сломит ее дух.

Либ сосчитала вдохи и выдохи Анны за минуту. Двадцать пять, чересчур много, угрожающая частота. Но по-прежнему идеальная регулярность. Несмотря на поредевшие волосы, коричневые пятна на коже, болячки в уголках рта, Анна была красива, как любое спящее дитя.

«Я питаюсь манной небесной», – сказала она медиумам на прошлой неделе. Но сегодня, как заметила Либ, это прозвучало по-другому, в прошедшем времени: «Четыре месяца я питалась манной небесной». Анна начала пост четыре месяца назад, в апреле, и существовала за счет манны – какой бы тайный способ питания под этим ни подразумевался – вплоть до приезда сиделок.

Но нет, это не имеет смысла, поскольку последствия полного голодания проявились бы не позже чем через два дня. Либ не заметила такого ухудшения, пока Берн не обратил на это ее внимание в понедельник второй недели. Неужели ребенок только на седьмой день почувствовал слабость?

Либ пролистала свои записи – ряд телеграфных сообщений с отдаленной линии фронта. Все дни первой недели не отличались один от другого, пока…

Отказалась поздороваться с матерью.

Она всматривалась в аккуратно написанные слова. Утро субботы, шесть дней надзора. Совсем не медицинская запись. Либ записала это только потому, что произошло необъяснимое изменение в поведении ребенка.

Как могла она быть настолько слепой?

Не просто приветствие дважды в день, а объятие, во время которого крупная костистая фигура женщины заслоняла лицо ребенка. Поцелуй большой птицы, кормящей своего птенца.

Нарушив правило мисс Н., Либ разбудила девочку.

Анна заморгала, заслоняясь от яркого света лампы.

Либ прошептала:

– Когда ты питалась манной, кто… – Не «кто давал ее тебе», потому что Анна скажет, что манна была от Бога. – Кто приносил ее тебе?

Она ожидала сопротивления, отрицания. Какой-нибудь замысловатой выдумки об ангелах.

– Мама, – пробормотала Анна.

Неужели девочка всегда была готова сразу ответить откровенно на поставленный вопрос? Если бы Либ не относилась столь высокомерно к религиозным легендам, она обратила бы больше внимания на то, что ребенок пытался ей сказать.

Она вспомнила то, как Розалин О’Доннелл входила бочком для приветствий утром и вечером, улыбаясь, но почему-то молча. Такая говорливая в другое время, но только не в тот момент, когда приходила обнять дочь. Да, у Розалин рот всегда был плотно закрыт, когда она наклонялась обнять дочь.

Либ пододвинулась ближе к маленькому уху:

– Она передавала это из своего рта в твой?

– Святым поцелуем, – кивнув, произнесла Анна без тени смущения.

На Либ накатил приступ гнева. Значит, мать пережевывала пищу на кухне, потом кормила Анну на глазах у сиделок, дважды в день насмехаясь над ними.

– Какая манна на вкус? – спросила она. – Как молоко или каша?

– Божественная… – сказала Анна, как будто ответ был очевиден.

– Она говорила тебе, что манна упала с небес?

Вопрос, казалось, смутил Анну.

– Манна такая и есть.

– Кто-нибудь еще знает? Китти? Твой отец?

– Пожалуй, нет. Я никогда им не говорила.

– Почему? – спросила Либ. – Мама запрещала тебе? Угрожала?

– Это личное.

Тайный обмен, слишком священный, чтобы быть облеченным в слова. Да, Либ могла себе представить женщину с сильным характером, уговорившую на это свою девочку. В особенности такую девочку, как Анна, выросшую в мире тайн. Дети всецело доверяют взрослым, в руки которых они вверены. Началось ли кормление в одиннадцатый день рождения Анны или постепенно возникло задолго до этого? Был ли это ловкий трюк, когда мать, прочитав дочери библейскую историю про манну, смутила ее мистическими подробностями? Или же обе стороны привнесли в эту убийственную игру нечто невыразимое? В конце концов, девочка умнее матери и более начитанная. В каждой семье есть свои особенности, которые чужому распознать невозможно.