Чудесный источник - [37]

Со стороны лагеря донесся конский топот. Кто-то скакал, и не один. Первым Ким увидел вымахнувшего из-за пригорка Деда, увидел и удивился: с чего он сегодня обулся в сапоги? Не случалось еще, чтобы Дед так, ни с того ни с сего, в сапогах был — и зимой и летом в валенках, хоть и в дождь, все равно в валенках с галошами, сапоги только перед большим боем надевает или в революционный праздник для парада. А сегодня что за праздник? Боя тоже не предвидится. И серьгу снял. Не поймешь его с серьгой — то нацепит на ухо, то в карман спрячет. Неспроста, говорят, Дед серьгу надевает. Но кто разгадает, что это у него значит?

Проскакал Дед и не глянул, а обычно так не проедет мимо своих караульных — вздернет бородку, подскочит в седле и посмотрит, видит ли постовой, что не кто-нибудь едет, а сам Дед со своей свитой. «Торопится, — подумал Ким и усмехнулся про себя: — Не иначе как навстречу Красной Армии уже скачет, поэтому и сапоги надел, а серьгу снял».

Дед со связными исчез в мелколесье ложбины, вскоре появился на большой лесной дороге, поднялся в гору и исчез за ней. Ким проводил его взглядом, посмотрел на часы — скоро смена должна прийти, а потом увидел вдруг выползшего из-за комля березы ежа — вот он, негодяй, который по ночам шебаршит вокруг его поста, — подкатил ежа прикладом автомата к себе и, коротая скуку в ожидании смены, стал перекатывать этот колючий шар с одного бока на другой.

От этого занятия его отвлекла стрельба. Она началась далеко, на южном краю леса, затем вспыхнула на противоположной, северной опушке его, а вскоре загремела и где-то совсем близко, за горой. Но с пригорка, на котором Ким затоптался, прислушиваясь к стрельбе, долго не видно было никакого движения. Только свет выглянувшего из-за горы солнца тихонько спускался в лощину по пустой крутой дороге, которая, как щель, разрезала покрытую еловым лесом гору от подножия до самой макушки.

Пора уже было прийти сменщику Кима, но он не приходил, и Ким, сбежав с пригорка, стал поджидать его на дороге, нетерпеливо похаживая туда-сюда. Быстро распространившаяся стрельба, казалось, шла уже по всему лесу, и только здесь, в глубокой ложбине, все еще было тихо. Ким слышал, как птицы перепархивали с березы на березу, и ему уже невмоготу было стоять в такой тишине, когда недалеко бухают танковые пушки, трещат автоматы, пулеметы, рвутся гранаты и мины.

Но вот на горе, под самым солнцем, появилась маленькая темная фигурка всадника, скатилась по дороге в лощины, скрылась в мелколесье. Через минуту-другую послышался конский топот, и мимо Кима галопом проскакал Иван Иваныч.

— Что там? — крикнул ему Ким вдогонку, но тот исчез за поверткой, не оглянувшись.

«Сатана, — подумал Ким, — никого для него не существует, кроме Деда».

Потом на дороге стали появляться ехавшие в лагерь подводы с ранеными. Ким кидался к каждой подводе, но никто толком не мог сказать ему, что там происходит, кроме того, что Дед страшно ругается, бегает, кричит на весь лес, всех запугал: и немцев и своих. «Только о Деде и разговор», — подумал Ким. Немного погодя проезжавшие мимо раненые сказали, что дела плохи: Дед, должно быть, ранен, а может, и убит, потому что ругался, ругался и вдруг его не стало слышно. «Да, раз Деда не слышно, значит, дела плохи», — подумал Ким. А когда ездовые, ехавшие из лагеря за ранеными, сказали, что все оставшиеся в лагере тыловики брошены на постройку гати через болото, Ким понял, что ему надо ждать на своем посту не смены, а немцев.

Ну что же, пусть идут, он их тут подождет, встретит как следует.

Неторопливым шагом поднявшись к себе на пригорок — неторопливым, потому что теперь ему надо было набраться терпения, спокойствия, хладнокровия, — Ким огляделся вокруг и решил, что лучшей огневой позиции, чем его караульный пост, не найдешь. Все-таки надо было примериться, как он будет встречать отсюда немцев, и с этой целью Ким на минутку прилег под толстый, обомшелый комель березы, положив в развилку двух ее стволов автомат, повел им влево и вправо по ложбине, вверх и вниз по дороге в гору — отличная огневая позиция.

Он займет ее, как только бой перекинется через гору, а пока постоит еще на посту, подождет своего часа. Час этот никуда не уйдет от него. Партизанам нет другого пути отхода из-за горы — только лощиной, над которой командует этот пригорок с березами. Пусть отходят, он прикроет их огнем, даст им опомниться, прийти в порядок, занять новую линию обороны, вправо и влево от него. И тогда… тогда он окажется в самом центре обороны, на ключевой, командной позиции.

Ким усмехнулся, подумав, как это здорово может получиться: пихнули в комендантский взвод, тыловиком заделали, а он, глядите-ка, глядите, где он…

Стоя на своем посту, он пристально смотрел в одну точку — туда, где под самым солнцем обрывалась на горе дорога, ждал, что там вот-вот появятся подводы, выскочат конные, побегут пешие. Солнце, едва оторвавшееся от гребня горы, слепило его, он щурился, прикрывал глаза рукой, смотрел, смотрел и вдруг, сам как-то не замечая того, стал тихонько вполголоса покрикивать:

— А ну давай, давай скорее! Сюда!.. Сюда!.. — и замахал одной рукой налево, другой направо.