Чудесный источник - [36]

Эта больная для него проблема обсуждалась и сейчас. Когда-то еще разведчики разыщут в окрестностях протезиста, и если он будет упираться, то хоть в мешке, но приволокут его в лес, чтобы снял мерку с их Деда, а питаться одной сметаной ему, конечно, вредно. И как это и где он посеял свой протез?

И вдруг в шалаш санчасти врывается Женька, глазенки у него сияют, и он кричит:

— Дед! Дед! Ура! Все искали и не могли найти, а я нашел сразу все твои зубы!

— Брешешь! — воскликнул Дед и с такой живостью спрыгнул со стола, что чуть было не опрокинул докторшу.

— Смотри! Так вот в тряпочке и лежали под кустом, — показывал ему лопавшийся от счастья Женька найденный им протез, и трудно было сказать, кто из них двоих был более счастлив.

Это было вчера, когда Дед еще благодушествовал в уверенности, что на фронте вот-вот начнется наступление Красной Армии, после чего советские войска через несколько дней подойдут к Городку. Все свои планы Дед строил в расчете на это, никаких сомнений не допускал; и сегодня утром, разбуженный разрывами авиабомб, он, сунув ноги в штаны, вышел из шалаша босой, в нательной рубашке и, довольно потягиваясь, сказал комиссару, который уже успел одеться и стоял, слушая грохот бомбежки:

— О це добро наши дают!

— Добро-то добро, но только наши ли… — отозвался Глеб Семенович.

— Сомневаешься? — многозначительно усмехнулся Дед.

Накануне у него был разговор с комиссаром о постройке гати через болото Зеленый мох. Комиссар говорил, что надо бы осины заготовить для гати на случай, если немцы прижмут и придется уходить из Подужинского леса. Дед о таком случае и думать не хотел, он сам собирался прижать немцев — пусть только на них с фронта нажмут покрепче. «А если все-таки немцы раньше нас прижмут?» — спросил комиссар. И Деду это не понравилось. Он только промолчал, только покосился на Глеба Семеновича, но теперь вот явно намекнул на его странное для комиссара маловерие.

— Сомневаюсь, — ответил Глеб Семенович. — С чего наши будут бомбить лес?

— Лес, говоришь? — спросил Дед, насторожился, послушал разрывы и, метнувшись в шалаш, схватился за сапоги.

Сначала он спросонок не разобрался, где рвутся бомбы, подумал, что в городе, а они рвались хотя и далеко от лагеря, но в лесу, и как раз в том краю его, где зимой стоял отряд, а сейчас остались брошенные землянки.

Через минуту Дед вышел из шалаша во всем своем боевом облачении: с автоматом и биноклем на груди, с тяжелым пистолетом на боку, с плеткой в руке, хлопнул в ладоши раз — и перед ним, как из-под земли, вырос Васюха, хлопнул дважды — и из соседнего шалаша выскочили связные.

— По коням! — скомандовал он своей свите.

Начальнику штаба велел организовать оборону лагеря и держать наготове резерв, а комиссару сказал: «Смекаешь, какая обстановка может сложиться? Так что на всякий случай дай команду строить гать!» — будто комиссар сам не говорил ему об этом вчера.

И, уже сев на коня, Дед показал пальцем на небо: надо, мол, понимать, что раз немцы пустили в ход авиацию, то вчерашний разговор не может идти в счет — положение в корне изменилось, и он тут ни при чем.

Ким, скучавший на своем посту у двустволой березы, услышав за горой тяжелые бомбовые удары, тоже сначала решил, что это наша авиация бомбит немцев в Городке. «Наконец-то зашевелились», — подумал он о фронте, который, остановившись зимой в полутораста километрах от Городка, так и простоял до сих пор на одном месте.

Обрадовавшись, Ким забегал по пригорку — высматривал, не видно ли где-нибудь за лесом вздымающихся в небо взрывных дымов. Но длинный, ощетинившийся лесом гребень горы закрывал ему горизонт впереди, откуда доносились следовавшие один за другим взрывы, а небо над подсвеченной солнцем горой было чистое, голубое, без единого пятнышка.

— Так… так… так, — приговаривал он, колотя кулаком воздух при каждом ударе бомбы, и, если пауза между ними затягивалась, нетерпеливо подгонял: — А ну давай еще, давай покрепче!

Киму все было мало, он ждал большего, такого, чтобы черные тучи дыма поднялись над горой. Его злила эта гора, закрывавшая своим горбом блеск и дым взрывов, злило и тихое голубое небо, которое все еще будто бы не проснулось как следует после ночи, дремлет, разнежившись на утреннем солнышке.

Бомбежка скоро затихла. Ким стоял пригнувшись, со сжатым, застывшим на весу кулаком: «Ну чего там? Давай, давай еще!» Он думал, что главное еще не началось, сейчас вот начнется. Долго прождал он, а потом, услышав, как где-то поодаль в лесу деловито застучал дятел, разочарованно махнул рукой и пошел на свой пост. Пропал у него всякий интерес к этой бомбежке. Сбросили десяток бомб и улетели — какая ерунда! Не этого он ожидал от фронта, который уже несколько месяцев топчется на одном месте, пора бы уже ему набраться сил.

Снова Ким сидит в развилке стволов березы, с автоматом между скрещенных ног и, упираясь ладонями в колени, посматривает на дальнюю, подымающуюся в гору дорогу. Много мыслей лезет ему в голову, но он отгоняет их от себя, как комаров, потому что они уже измучили его за ночь. Сущее наказание этот комендантский взвод. Сиди на посту и думай, какой ты несчастный человек. А пошел бы с минерами… Вчера одна группа их уже вернулась, правда, не вся, но зато те, кто вернулся, счастливые: железнодорожный мост взорвали! А тут такая скука! Одно развлечение: увидишь кого-нибудь на дороге и ждешь, пока подойдет, чтобы пропуск спросить, если окажется незнакомый.