Чудесные занятия - [84]

– Ради Бога, но ведь это давно уж забыто и быльем поросло, – говорит Ролан, на всей скорости вписываясь в поворот.

– Я тоже так думала. Почти семь лет. И вдруг – на тебе! Именно сейчас…

– Вот тут ты, пожалуй, ошибаешься, – говорит Ролан. – Если это и должно было выявиться, то именно сейчас, в этом абсурде все достаточно логично. Знаешь, мне и самому… иногда снится все это. Впрочем, не так легко забыть и то, как мы этого типа убили. Но, в конце концов, в то время лучшего мы и придумать не могли, – говорит Ролан, до отказа нажимая на газ.

– Она об этом ничего не знает, – говорит Бабетта. – Разве только, что его вскоре убили. Надо было бы, по крайней мере, рассказать ей об этом.

– Конечно. Но ему-то это совершенно не показалось справедливым. Я помню его рожу, когда мы его выволокли из машины там, в лесной чаще. Он сразу усек, что ему крышка. Но он был, конечно же, не трус.

– Быть смелым всегда легче, чем быть мужчиной, – говорит Бабетта. – Надругаться над девочкой, которая… Когда я думаю о том, сколько я боролась, чтобы Мишель не покончила с собой… В те первые ночи… Меня не удивляет, что она снова чувствует себя как тогда, для нее это почти естественно.

Машина на всей скорости въезжает на улицу, которая ведет к особняку.

– Да, это был ублюдок, – говорит Ролан. – Чистокровный ариец, как принято было говорить в то время. Попросил у нас сигарету, имея в виду, естественно, право последней просьбы. Хотел знать, за что мы его хлопнем, и мы ему все объяснили, если это можно назвать объяснением. До сих пор он мне снится: его презрительно-удивленный взгляд, его почти элегантная манера заикаться. Я помню даже, как он упал на сухие листья: не лицо – кровавое месиво.

– Пожалуйста, прекрати, – говорит Бабетта.

– Он это заслужил, а кроме того, у нас не было ничего – только самодельный охотничий патрон… Нам налево, в самый конец?

– Да, налево.

– Надеюсь, коньяк будет, – говорит Ролан и тормозит.

[Пер. А.Ткаченко]

Из книг «Все огни – огонь» «Последний раунд»

Все огни – огонь

«Вот таким будет когда-нибудь памятник мне», – иронически замечает про себя проконсул[133], поднимая руку, которая застывает затем в приветственном жесте. Проконсул позволяет публике, которую не смогли утомить ни жара, ни два часа зрелища на арене цирка, обратить себя в камень на время рева овации. Наступает миг обещанного сюрприза, и проконсул поворачивает голову и смотрит на свою супругу, которая в ответ улыбается ему бесстрастной улыбкой – как всегда на праздниках. Ирина не знает, что сейчас последует, но в то же время словно бы знает – ведь даже неожиданное становится рутиной, когда привыкаешь сносить, с безразличием, которое так ненавидит проконсул, бесконечные капризы повелителя. Даже не поворачиваясь к арене, она заранее знает, что уже брошен жребий, что предстоит жестокое и монотонное зрелище. Ликас, хозяин винокурен, и его жена Урания первыми выкрикивают имя, которое толпа тотчас же подхватывает и громогласно повторяет. «У меня для тебя сюрприз, – говорит проконсул. – Меня уверяли, что ты восхищаешься стилем этого гладиатора». Страж своей улыбки, Ирина чуть склоняет голову в знак благодарности. «Полагаю, ты окажешь нам честь и поприсутствуешь на поединке, пусть тебе и претят ристалища, – добавляет проконсул. – Согласись, что я позаботился о том, чтобы предложить то, что не может тебе не понравиться». – «Ты – соль земли! – восклицает Ликас. – Ты заставляешь тень самого Марса спуститься на убогую арену нашей провинции!». – «И это еще только половина», – говорит проконсул, пригубив из кубка и передав его своей жене. Ирина делает большой глоток, что вроде бы помогает заслонить ароматом вина густой, всепроникающий запах крови и навоза. Воцаряется выжидательное молчание, словно клинком вонзающееся в Марка; он выходит на середину арены, его короткий меч вспыхивает как молния – когда лучам солнца удается проникнуть сквозь щели в старом ограждении стадиона, – бронзовый щит небрежно висит на левой руке гладиатора. «Уж не собрался ли ты выпустить его против победителя Смирния?» – взволнованно спрашивает Ликас. «Нет, я придумал кое-что получше, – отвечает проконсул. – Я хочу, чтобы твоя провинция запомнила меня по этим играм и чтобы моя супруга хоть на какое-то время перестала изнывать от скуки». Урания и Ликас аплодируют в ожидании ответа Ирины, но та лишь молча отдает рабу кубок, словно не замечая поднявшегося над ареной рева публики, приветствующей выход второго гладиатора. Неподвижный, Марк тоже кажется безразличным к овациям, знаменующим появление его противника; лишь кончиком меча он слегка постукивает по позолоченным поножам.

«Алло», – говорит Ролан Ренуар, вытаскивая из пачки сигарету, это движение – словно неотъемлемая часть того, другого – за телефонной трубкой. На линии слышны помехи, треск беспорядочных соединений, слышен чей-то голос, диктующий цифры, и вдруг – тишина, совсем мертвая, из того мертвого молчания, что изливает телефон в ушную раковину. «Алло», – говорит Ролан, положив сигарету на край пепельницы и хлопая по карманам халата в поисках спичек. «Это я», – слышится голос Жанны. «Это я», – зачем-то повторяет Жанна. И, так как Ролан молчит, она добавляет: «Соня только что ушла».