Чудесные занятия - [44]

Владения наши простирались до крутого поворота железной дороги, ее изгиб подходил как раз к нашему дому. Ничего особенно ценного: спящие в доме, рельсы в два ряда; чахлая, убогая трава, а в ней – битые камни. Слюда, кварц и полевой шпат – породы, входящие в состав гранита, – сверкают на солнце в два часа дня, как настоящие бриллианты. Когда мы наклонялись потрогать рельсы (мы торопились, ведь долго оставаться здесь было небезопасно, даже не из-за поездов, а потому что домашние могли увидеть), нас обдавал жар от камней, а когда выпрямлялись – влажный, горячий ветер с реки, обжигавший щеки и уши. Нам нравилось сгибать ноги в коленях, приседать, и снова вставать, и опять приседать, переходя из одного слоя жары в другой, проверяя, в котором из них больше потеешь. Мы проделывали это, пока не взмокнем. И все – молча, глядя то на рельсы, то в противоположную сторону, на реку, на кусочек реки цвета кофе с молоком.

Обозрев наше королевство, мы спускались с насыпи, чтобы укрыться в скудной тени ив, лепившихся к нашей изгороди, оттуда была видна та самая белая дверь. Здесь находилась столица нашего государства, сказочный город, сердце нашей игры. Игру придумала Летисия, самая везучая из нас троих. У нее было много привилегий. Летисию не заставляли вытирать тарелки, заправлять постель, она могла целыми днями читать или наклеивать картинки, а вечером ей разрешали посидеть подольше, стоило только попросить, я уже не говорю о собственной комнате, крепком бульоне и прочих поблажках. Мало-помалу она научилась пользоваться своим особым положением, и с прошлого лета верховодила в нашей игре, точнее, управляла королевством; по крайней мере, мы с Оландой безропотно принимали все, что она говорила, и повиновались почти с удовольствием. Возможно, возымели действие долгие наставления, которые читала нам мама о том, как надо вести себя с Летисией, а может быть, мы просто любили ее и поэтому нас не раздражало, что она главная.

Жаль только, внешность у нее была совсем не внушительная: самая низкорослая из всех троих и такая тощая! Оланда тоже была худая, да и я никогда больше пятидесяти килограммов не весила, но худоба Летисии сразу бросалась в глаза, стоило только взглянуть на ее шею и уши. Может быть, она казалась такой худющей из-за негнущегося, окостеневшего позвоночника; она даже голову повернуть не могла, и напоминала гладильную доску, поставленную стоймя, знаете, такую, как у этих Лоса, обшитую белой материей. Самая настоящая гладильная доска, прислоненная к стене, широким концом вверх. Но это не мешало ей быть у нас главной.

Самым большим удовольствием для меня было представлять, что будет, если мама и тетя Руфь узнают о нашей игре. Ну и скандал разразился бы! И си-бемоль, и обмороки, и сетования на нашу неблагодарность, и это за их-то преданность и самопожертвование, и призывы самых ужасных небесных кар на наши головы, самых страшных наказаний, которым надлежало претворить наконец в жизнь написанное нам на роду, а на роду, как известно, нам было написано «оказаться на улице». Вот это всегда ставило нас в тупик: ведь на улице мы оказывались каждый день и там было не так уж и плохо.

Первым делом Летисия заставляла нас тянуть жребий. Мы либо угадывали, в каком кулаке камушек, либо считались до двадцати одного, в общем, разные имелись способы. Когда считались, то для удобства принимали в игру еще двух-трех воображаемых девочек, чтобы все было по-честному. Если одна из них оказывалась двадцать первой, она выбывала, и мы считались снова, пока двадцать первой не становилась одна из нас. Тогда мы с Оландой отодвигали большой камень, под которым хранили коробку с нарядами. Если, например, при жеребьевке везло Оланде, то наряд ей выбирали мы с Летисией. Правила игры предусматривали «Статуи» и «Фигуры». Для фигур нарядов не требовалось, зато нужны были артистизм и выразительность. Чтобы показать Зависть, надо было скалить зубы, до хруста заламывать руки или судорожно стискивать их, как будто у тебя желтая лихорадка. Для Милосердия самое лучшее – сделать ангельское лицо, глаза возвести к небу и протягивать какую-нибудь тряпку, мяч или ивовую ветвь воображаемому сиротке. Стыд и Страх показывать очень легко; Злость же и Ревность требуют более тщательной подготовки. Наряды предназначались почти исключительно для статуй, – тут было больше простора творчеству. Чтобы статуя получилась, требовалось тщательно продумать каждую деталь костюма. Правила игры запрещали самой участнице выбирать себе наряд. Ей приходилось ваять свою статую из того, что предложат другие, это делало игру сложнее, но и увлекательнее. Например, иногда двое из нас сговаривались против третьей, несчастную наряжали в то, что ей и даром было не надо; и тогда только от ее изобретательности зависело, удастся ли ей сотворить хорошую статую. С фигурами все мы обычно оказывалась на высоте, а вот со статуями случались полные провалы.

То, о чем я рассказываю, длилось уже Бог знает сколько, и вдруг все изменилось в тот день, когда из окна проходившего поезда нам под ноги упала первая записка. Естественно, все эти статуи и фигуры предназначались не только и не столько для нас самих – нам бы это быстро надоело. По правилам вытянувшей жребий полагалось выйти из тени ив, встать у железнодорожной насыпи и дожидаться поезда, который ровно в два часа восемь минут проходил мимо нас из Тигре