Чудесные истории - [16]
В какой-то момент Лёля поняла, что это — всё. Что смерть возможна. Пять дней в реанимации не принесли никакого улучшения. Ни-ка-ко-го. Даже слёз больше не было. А было осознание происходящей несправедливости. Она прислонилась лбом к холодному стеклу окна, за которым крупными хлопьями опять медленно кружился равнодушный снег. Подняла глаза к небу и произнесла:
— Как же так, Господи? За что? Почему ты так с нами? Ты отнял у нас ребёнка. Ты ничем не помог, когда рейдеры захватили Костин бизнес. А сейчас ты забираешь последнее — жизнь. Так нельзя. Так несправедливо. Так не должно быть. Сделай чудо, Господи! Прошу тебя! Не отбирай у меня мужа!
И вдруг почувствовала, как от неё вверх натягивается тонкая нить и уходит, растворяется где-то далеко, за пеленой снега. Пришло тихое спокойствие и уверенность, что всё наладится, и Костя будет здоров.
Утром позвонил врач и сообщил, что Косте стало лучше.
— Нашли, нашли, отчего у него сосуды рвутся, — радовался врач, будто сам поставил правильный диагноз, — заменили лечение, муж твой уже дышит самостоятельно!
На следующий день нейрохирург тайком пробрался в реанимацию с телефоном (такие замечательные врачи бывают, это правда) и позвонил оттуда, прижав трубку к Костиному лицу.
— Привет, — услышала она хриплый родной голос, — а у нас тут вчера птица летала, непонятно, как появилась в реанимации, всё же закрыто. Полетала, полетала и исчезла. Чудо. Понимаешь?
— Понимаю, милый. Я люблю тебя. Поправляйся скорее!
Лёля нажала отбой, аккуратно пристроила трубку телефона на подоконник, подняла глаза к небу и горячо прошептала, теперь точно зная, что Он слышит:
— Господи… СПАСИБО!
Павел Мохначев
Instagram: @pavelmokhnachev
Единорог
По крыше машины, вгоняя уставший ум в вязкое оцепенение, мелко и часто барабанил заунывный дождь. На белом свете была то ли среда, то ли четверг. Николай точно не помнил. Дни недели уже давно напоминали ему старую гармонь, популярную, но заунывную и надоевшую мелодию на которой исполнял неизвестный настойчивый гармонист. Подчиняясь ритму этой мелодии, дни то сжимались, то слегка растягивались. Николай гармонь не любил. Звуки, издаваемые этим инструментом, казались излишне визгливыми и отдавали пустой и напыщенной фальшью, смутно напоминая ему мелодию собственной жизни.
Закурив очередную сигарету, он по привычке стал думать о том, чем занять приближающийся вечер. Незатейливых вариантов, впрочем, как и куплетов в песнях, звучавших из приглушённо бубнившего радио, существовало всего три-четыре. Не обладая богатой от природы фантазией, ничего большего он придумать не мог.
— Кризис! — горестно выдохнул он в равнодушное пространство оформленную в сизый дымок мысль.
Затем раздражённо и неожиданно метко выщелкнул окурок прямо в румяное улыбающееся лицо здоровяка в новенькой синей спецовке, изображённого на борту проплывавшей мимо «Газели». Оптимистичная надпись в верхней части её грязного тента гласила: «Мы везём, и Вам повезёт!». Как ни странно, этот бодрый слоган разбудил его почти уснувшую фантазию, неожиданно выдавшую один довольно нетривиальный вариант. Николай рванул поворотник вправо и начал медленно выбираться из тянущейся бесконечной железной змеёй вечерней пробки на съезд с магистрали. Дома его никто не ждал, жена с детьми уехала на пару дней погостить к родителям, и Николай совершенно внезапно для себя решил прокатиться за город. Конкретной цели маршрута у него не было.
Вскоре последние дома на окраине города сменились сначала проржавевшими гаражами, а затем — вереницей серых унылых складов. Дорога петляла, ровный асфальт постепенно уступил место предательским ухабам. Далее замелькали совсем уже разрушенные постройки, от которых остались только молитвенно вытянутые в вечернее небо остовы бетонных опор.
Проехав ещё немного, он остановился. Дорога почти терялась среди разноцветья густой полевой растительности. Николай вышел из машины и очарованно огляделся. До хруста потянувшись, вдохнул пряную горечь мокрой травы и словно провалился взглядом в мягкую белёсую дымку, разлитую по полю. Маленькие белые облачка, обронённые на землю недавним дождём, хило вытягивались к небу в безуспешной попытке вернуться домой. Выглядело это так мило, что Николаю даже стало на какое-то время до слёз себя жалко.
Прокашлявшись и спрятав вглубь нечаянные переживания, он не спеша огляделся. Взгляд его, разрозненно блуждая в цветущем и щебечущем разнообразии, уткнулся в тёмное пятно, возвышающееся чуть поодаль. Пятно шевелилось и неспешно двигалось в сторону Николая.
— Бурёнка поди заплутала? — неожиданно по-деревенски и задумчиво проговорил он вслух.
Сердце предупредительно ёкнуло, однако после короткой борьбы страх уступил место любопытству, и ноги сами понесли новоявленного пастуха в сторону возможно потерявшейся коровы.
Подойдя ближе, Николай остановился и закрыл глаза. Потом энергично потряс головой. Затем отвесил себе несколько звонких оплеух, до горящих щёк и звона в ушах. Затем снова закрыл и снова открыл глаза. Картинка не изменилась.
Это была не корова. Перед ним стоял конь. Нормальный, здоровый молодой конь и, судя по всему, жеребец. Классического конского цвета — коричневого. Чистый и ухоженный, с аккуратно расчёсанной, слегка вьющейся гривой. И с длинным веретенообразным рогом, растущим прямо посередине широкого конского лба.
