Чудесная лодка [авторский сборник] - [8]
Долго бормотал, никак не мог успокоиться.
Медвежонок
Набрёл я на поляну в тайге. От лесного пожара она выгорела, но на чёрной земле уже росли блестящие листики брусники и кивал головками иван-чай. На краю были заросли малины. Я собирал малину, а впереди какой-то зверь шёл, шуршал в листьях.
Я решил узнать, что это за зверь?
Сел на пенёк и стал тихонько посвистывать.
Зверь сначала остановился и замер, а потом стал ко мне подкрадываться. Он думал, что я его не вижу, а верхушки малиновых кустов тихонько шевелятся и его выдают.
Потом из куста высунулся чёрный нос и два глаза. Ну, тут я его сразу узнал — это медвежонок.
Тогда я щепкой стал поскрипывать о пенёк и нос у медвежонка всё вытягивался, вытягивался, как будто его тянули из куста.
Наконец медвежонок вылез и стал меня обнюхивать. Обнюхал, облизал ботинок, нашёл пуговицу и стал её сосать.
И тут я услышал, как в малиннике сучья трещат.
Это медведица ищет медвежонка.
Хотел встать, а медвежонок в пуговицу зубами вцепился, рычит и не пускает.
Вдруг медведица услышит, как он рычит, подумает, что его обижают, и прибежит.
А у меня даже ружья нет!
Я скорее пуговицу оторвал и отдал медвежонку, а сам бегом — медведице разве объяснишь, что я только поиграть с ним захотел!
Ещё не осень
Солнце светило ещё ярко, но звери уже готовились к зиме.
Кедровки, тяжело взмахивая крыльями, летели в горы. На зиму они запасали кедровые орешки в трещинах среди камней и зарывали в землю.
Бурундуки набивали орешки за обе щеки и тащили в норки.
Часто, далеко от лесов, в горах, я встречал зелёные кедры. Ветер не мог занести орешки так высоко. Это кедровка забыла про свои запасы, вот они и проросли.
Бурундуки молча сидели на верхушках ёлок и грелись на солнце.
Высоко в синем небе кувыркались вороны.
Скоро зима, но солнце ещё греет и вороны кричат по-весеннему нежно.
Сеноставки
В горах завяли травы. Листики брусники покраснели, листики иван-чая пожелтели, а горная куропатка сделалась снежно-белой.
Я шёл по каменной осыпи. Вокруг одни камни голые, ни одной травинки. И слышно, как под камнями гремит ручеёк.
И я подумал: здесь только один ручеёк может жить, больше никто.
И тут увидел я маленький стожок сена. Кто-то старательно сложил его на зиму, травинка к травинке, корешок к корешку. Потом ещё такой стожок и на краю осыпи сразу три. И от каждого дорожка утоптана вниз на луга.
Смотрю, зверёк величиной с крысу бежит по дорожке. Во рту у него клочок сухой травы.
Добежал зверёк до стожка, сложил сено и скорей обратно, вниз, за другим пучком.
В этот день я насчитал много стогов сена. Для меня-то они были крошечными: ногой можно столкнуть, а для зверьков этих — настоящие.
Они все вместе запасали сено на зиму. Зверьки очень спешили, и не зря.
К вечеру налетел холодный ветер и пошёл дождь. Стожки были хорошо сложены, капли дождя скатывались с травинок и совсем не замочили сухое сено.
Мендуме рассказал, что зовут этих зверьков — сеноставки.
Летом грызут они травы на горных лугах. Когда трава высохнет, тащат её к своим норкам и делают стога. Олени часто раскапывают из-под снега сено и едят его. Тогда сеноставки до весны не доживают.
— Все ли стога готовы? — спросил Мендуме.
Я сказал, что видел только целые.
— Скоро осень, — сказал Мендуме.
След оленя
За одну ночь вершины гор стали белыми от снега.
На солнце заполыхали красные костры среди зелёных кедров. Это лиственницу опалило морозом. Иголки на ветвях покраснели и теперь будут так гореть до самой зимы.
С каждым днём огонь осени всё больше разгорался в горах.
Осень спускалась в долину.
Появились красные осенние травы на болотах.
Зажелтели кое-где листочки, и на озере по ночам кричали дикие гуси.
Мендуме ушёл из чума на три дня и вернулся с чёрной собакой Туком.
Теперь в чуме нас было трое.
Тук лежал у костра и, высунув язык, смотрел, как Мендуме чистит своё ружьё золой.
По чуму хлестал дождь.
Мендуме чистил ружьё и прислушивался, как кричат бурундуки в кедрах.
Бурундук: «тубук-тубук-тубук!» Дождь — кап-кап-кап! Бурундуки кричат, плохая погода будет!
Утром было тихо.
Дождь кончился, бурундуки замолчали.
Мендуме надел на ноги кожаные носки — ичиги, и мы пошли искать оленя.
Тук лаял где-то впереди. Мендуме останавливался и молча слушал.
— Белка! — говорил Мендуме, и мы шли дальше.
Он по лаю узнавал, кого почуял Тук.
К вечеру мы вышли на болото. На землю падали снежинки. Закричала кедровка, и вдруг громко залаял Тук. Мендуме снял ружьё и стал тихо красться.
Потом он остановился, нагнулся и стал что-то рассматривать. Я подошёл к нему. Он показал мне пальцем на землю. Во мху был след оленя. На наших глазах он наполнялся болотной водой.
Мы позвали Тука и пошли по следу.
Олень уходил в горы, и Мендуме часто останавливался, брал щепотку земли из свежего следа и мял её в пальцах. Земля плохо крошилась, она была ещё сырая, значит, олень близко.
Мендуме шёл впереди.
Вдруг он остановился у можжевеловых кустов, повесил ружьё за спину и махнул рукой.
— А олень? — спросил я.
Мендуме показал на след.
Я увидел рядом с большими следами маленькие копытца оленёнка. Олениха оставляла оленёнка в можжевельнике, а теперь уводила с собой.
