Чудеса происходят вовремя - [6]

— Примите мои искренние соболезнования, — прижимая руку к груди, сказал Трифонопулос. — Хоть мы и были противниками с покойным мэром, его смерть явилась для меня горем не меньшим, чем для вас. Поверьте, я потрясен и сломлен...

— Благодарю вас, господин Трифонопулос, — ответил Филипп. — Я глубоко тронут. И поскольку вы разделяете с нами скорбь утраты, позвольте и мне выразить вам свои соболезнования.

Они протянули друг другу руки.

— Прошу вас, господин Трифонопулос, — сказал Филипп, уступая дорогу лесопромышленнику, который был значительно старше его.

Однако в дверях они оказались рядом и вышли вместе. Лесопромышленник почувствовал на своем плече руку Филиппа, но сейчас это не вызвало в нем раздражения. По лестнице они спускались плечо к плечу.

— Какая утрата, какая утрата! — повторял Трифонопулос. — Скажу вам истинную правду, я до сих пор никак не приду в себя.

Филипп придержал его за локоть.

— Дорогой друг, в ваших добрых чувствах я не сомневался никогда...

Они вышли во двор.

— Но скажи, дорогой, — заговорил на «ты» Трифонопулос. — Скажи, как это случилось? Ты ведь знал его ближе — разве жаловался покойный на свое здоровье? Может, в последние годы его что-нибудь беспокоило?

— Один раз я слышал, что после пирушки в Афинах у него на сутки отказал мочевой пузырь. Ничего другого как будто не было!

— М-да... — печально отозвался Трифонопулос. — Что тут скажешь, если у меня он отказывает то и дело... — И оба собеседника тихонько рассмеялись.

Теперь они шли по улице.

— Ну а как твое здоровье, мой друг? — спросил Трифонопулос и взял Филиппа под руку. — Года два назад я слышал, что у тебя пошаливало сердце. Я тогда очень огорчился и выразил сочувствие твоей жене. Она, наверное, передала...

— Как же, как же, — откликнулся Филипп весьма охотно, как если бы у него просили в долг, а он, воплощенное великодушие, незамедлительно выкладывал деньги на стол.

— Зато теперь ты выглядишь прилично, — продолжал Трифонопулос. — Я бы сказал: хорошо, очень хорошо.

— Да, я чувствую себя неплохо...

Они подошли к дому Филиппа, немного постояли, а потом стали прохаживаться вокруг дома. Каждому хотелось обсудить что-то очень важное, но приступить к такому разговору было непросто: прежде чем есть плод, нужно очистить его от кожуры.

— А как выросла дочка покойного мэра, — сказал Трифонопулос. — Настоящая дама... Я-то помню ее вот такусенькой... Давненько ее здесь не было. Эдак можно и позабыть, что она вообще существует. Во всяком случае, имя ее я забыл начисто...

— Ее зовут Морфо, — напомнил Филипп.

— Да, да, Морфо... А где она живет, что делает?

— Она актриса, — с готовностью ответил Филипп, которому не терпелось заговорить о другом, но начинать самому было страшновато, и он принялся рассказывать Трифонопулосу о том, как известили Морфо о смерти отца и как она сумела вовремя приехать на похороны: телеграмма нашла Морфо на острове, где она снималась в греко-итальянском фильме; маршрут телеграммы был довольно путаным, но так или иначе телеграмму все-таки вручили, и Морфо смогла вылететь оттуда на каком-то частном самолетике...

Однако лесопромышленник не дослушал Филиппа до конца. Все это он уже слышал в кофейне.

— Удручающее впечатление произвел на меня бедняга Маркелос. Говорят, — и тут Трифонопулос бросил на Филиппа испытующий взгляд, — будто он с горя едва не покончил с собой...

Филипп смутился.

— Да, говорят... Отец и сын были очень привязаны друг к другу...

Некоторое время они шагали молча.

— Ты знаешь больше, чем я, — прервал молчание Трифонопулос, — так растолкуй мне, пожалуйста, почему все-таки не приехал Праксителис?

— Да потому, что господин министр сейчас во Франции!..

— Во Франции? — недоверчиво переспросил лесопромышленник. — И что же, он не мог прилететь на похороны брата? Ты думаешь, другой причины нет?

— Да, да, — заверил его Филипп.

Но Трифонопулос обиделся.

— Погоди, погоди... Мы ведь не дети... Довольно сказки-то рассказывать! Весь город гудит как улей!

Лесопромышленник был стар, лет на двадцать старше Филиппа. Он часто болел и устал от врачей и лекарств, но стоило ему заговорить о фабрике или о делах муниципалитета, как все хвори проходили разом, лицо оживлялось, в глазах загорался азарт.

— Ты что — в самом деле ничего не слышал или притворяешься, не хочешь сказать даже мне? — с досадой спросил он Филиппа. — Так-таки ничего и не знаешь? Не верится... — С минуту он молчал, буравя Филиппа глазами. — Ты понимаешь, о чем я говорю? О тридцати тысячах, за которыми мэр гонялся в последние два дня.

Голос его был резок, а взгляд беспощаден. Филипп оторопел, но постарался не выдать своей растерянности.

— Раз ты так — с меня довольно! — воскликнул Трифонопулос. — Я подошел к тебе сегодня как друг, а ты разыгрываешь передо мной дипломата... Довольно! Спокойной вам ночи, господин!

Филипп удержал его за руку.

— Дорогой Трифон... Поверь... Мои чувства к тебе...

И слова, и мысли Филиппа путались. Рука лесопромышленника, которую он держал сейчас в своей руке, была такой жесткой, а весь облик старика таким грозным, что Филипп еще больше смешался.

— Послушай, что я тебе скажу, — выдернув руку, прервал Филиппа Трифонопулос. — Не пора ли и тебе наконец задуматься о своем положении? Чего ты ждешь? Хочешь стать посмешищем всего города?