Чудеса Антихриста - [59]

Дверь отворилась вторично и пропустила в зал отца Элиа и брата Томазо; они вошли со своими скрипками под мышкой и прошли на свои обычные места так спокойно, как будто никогда и не ссорились с доном Антонио.

Дверь снова распахнулась. Вошла старуха из узкой улички, где находился дом маленького мавра. Она была одета в черное и, входя, перекрестилась.

После нее вошло еще пять-шесть старух. Донна Микаэла с нескрываемой досадой поглядывала, как они постепенно наполняли театр. Она знала, что дон Антонио будет доволен только тогда, когда увидит свою обычную публику, когда даст, наконец, представление перед любимой своей молодежью.

Вдруг она услыхала какой-то шум, не то ветер, не то отдаленный гром. Двери разом распахнулись! Пришла вся молодежь. Они с такой уверенностью рассаживались по своим обычным местам, словно пришли к себе домой.

Они переглядывались, несколько сконфуженно. Они не могли выдержать, видя, как старые мумии одна за другой входят в театр смотреть то, что игралось для них. Они не могли выдержать, видя, как старые прядильщицы загородили всю улицу, торжественно направляясь к театру. И они тоже бросились в театр.

Но едва молодежь уселась по местам, как увидала, что она попала в дом благочестия.

Ах, эти старинные мистерии!

Играли ее, конечно, не так, как в Ачи или Кастельбуоко, или в опере в Палермо. Она изображалась всего только жалкими марионетками с безжизненными лицами и неповоротливыми телами. Но старинное произведение все-таки не потеряло своей силы. Донна Микаэла заметила это во втором же действии, где изображалась Тайная Вечеря. Вся молодежь возненавидела Иуду. Они кричали ему угрозы и ругательства.

Когда же перед их глазами развертывалась дальше картина страданий Спасителя, они сняли шляпы о набожно сложили руки. Они сидели тихо, не спуская со сцены своих прекрасных темных глаз, на которых по временам выступали слезы. Иногда она в гневе сжимали кулаки.

Дон Антонио говорил роли дрожащим от слез голосом, а донна Эмилия стояла на коленях во входных дверях. Дон Маттео с кроткой улыбкой смотрел на маленьких кукол и вспоминал величественное представление в Палермо, побудившее его пойти в священники.

Когда же Иисус был схвачен и подвергся истязаниям, молодежь устыдилась самой себя. Ведь и они, ненавидели и преследовали. Они поступали, как эти фарисеи и римляне. Стыдно было вспомнить об этом. Если бы только дон Ацтоиио мог простить их!

V. Железный обруч.

Донна Микаэла часто думала об одной бедной маленькой швее, которую она в молодости знала в Катании. Она жила в доме рядом с палаццо Пальмери и всегда сидела с работой у ворот, так что донна Микаэла постоянно видела ее. Она имела привычку петь за работой и, должно быть, знала только одну песню, потому что изо дня в день она пела одно и то же: «Я отрезала локон от моих черных волос. Я распустила мои черные, блестящие косы и отрезала локон от моих волос. Я сделала это, чтобы порадовать моего друга, который печален. Ах, мой милый сидит в темнице, никогда больше мои волосы не будут скользить между его пальцев. Я послала ему локон моих черных волос, чтобы напомнить ему о нежных цепях, которые больше никогда но скуют его».

Донна Микаэла хорошо помнила эту песню. Она звучала во все время ее детства, словно предвещая горе, ожидавшее ее.

* * *

В это время донна Микаэла часто сидела на каменных ступенях лестницы Сан-Паскале. Она смотрела на сказочную Этну, и ей казалось, что там происходят необычайные события.

По черной поверхности лавы скользит по новым блестящим рельсам железнодорожный поезд. Это праздничный поезд. На всем пути развевались флаги, вагоны были убраны венками, а лавки обиты пурпуровыми подушками. На станциях толпа встречала поезд радостными криками: «Да здравствует король, да здравствует королева, да здравствует железная дорога!»

Она так ясно слышала это, ведь она сама ехала в этом поезде. Ах, сколько славы и почестей выпало на ее долю! Ее призвали к королю и королеве, и они благодарили ее за новую дорогу.

— Просите у нас какой хотите милости, княгиня, — сказал ей король, возводя ее в титул, какой некогда носили дамы из рода Алагона.

— Государь! — отвечала она, как отвечают в сказках, — подарите свободу последнему из Алагона!

И ей даруют эту милость. Король не может отказать ей в просьбе, потому что ведь она построила эту железную дорогу, обогатившую Этну.

* * *

Когда донна Микаэла поднимала руку и рукав одежды соскальзывал назад, видно было, что она носила на руке вместо браслета большой заржавленный обруч. Она нашла его как-то на улице, надела себе на руку и с тех пор не снимала. Когда она случайно взглядывала на него или прикасалась к нему, глаза ее заволакивались туманом и ей представлялась тюрьма вроде тюрьмы Фоскари во дворце дожей в Венеции. Темная, узкая камера, свет в которую едва проходит сквозь маленькое решетчатое окошечко, а от стены тянутся длинные цепи, которые подобно змеям опутывают ноги, руки и шею узника.

О, если бы святые совершили чудо! О, если бы люди захотели работать! О, если бы сама она могла прославиться и испросить помилования заключенному! Он умрет, если она еще будет медлить. О, пусть железный обруч постоянно разъедает ее руку, чтобы она ни на мгновение не забывала о «нем».