Чуча. Песня Леса - [7]

— До свиданья, Чуча, — сказал он и лизнул его в нос, — Похоже, правы мои старики: ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Они кое-что понимают.

Глава III Родина (Вторая жизнь Чучи. Продолжение)

— На сегодня хватит, — сказал мой брат и погасил настольную лампу; теперь каждый вечер он писал работу о лесе.

За окном было черно, налетал ветер и приносил дождевые капли — ток-ток, ток-ток — по стеклу. И опять ничего, только ветки шуршат, трутся друг о друга:

«Ша-а-а, тша-а-а…»

Брат стал натягивать сапоги, глянул на ружье у стены.

— Ты куда?

— Послушай-ка.

И правда — сквозь неровное дождевое «ток-ток-ток» и спокойное постоянное «ша-а-а» — далекий, щемящий, живой голос:

— О-оу-у-у-у!

И в ответ ему совсем едва слышно:

— У-у-о!

Дверь громко отворилась, на пороге стоял лесничий — высоченный, загорелый и тоже в сапогах, ватнике и с ружьем.

— Слыхали? — кивнул он.

— Пошли, — ответил брат, поправляя ружье за спиной и накидывая на плечи мешковину.

В окно их уже не было видно, так черно на улице.

И тут я глянула на Чучу. Он сидел на задних лапах, схватился передними за прутья клетки, весь вытянулся вперед, к окошку, поставил уши.

— Ты что не спишь, Чуча?

— Волкхи… Волкх… Убьют.

— Волки не убьют людей. У людей ружья.

— Нет, волкх… убьют.

— Волка убьют? Это трудно, Чуча, в такую темень. Я вот говорила тебе — покажи, где живут волки.

— Убьют… Убьют… — не слушал меня Чуча.

И вдруг раздалось: «Оу-у-у-у!» совсем близко. Это брат приманивал волка. Потом издалека ответ, и снова человеческий, очень похожий на звериный: «Оу-у-у!»

Чуча заметался по клетке. Он хватался за прутья, отскакивал от них. «Чи-чу! Чи-чу!» — кричал он на своем лесном языке, и было в этом крике отчаяние.

— Ты что, зверек?

«Чи-чу!» Он точно забыл человечью речь.

— Голоса за окном сближались. И потом вдруг — бах! бах! бах!

Чуча упал, будто стреляли по нему.

Топы-топ-топ-шурх-шарх… — шли по темным сеням и что-то волочили тяжелое. Тяжелое было завернуто в мешковину.

— Кхтоэто? — ахнул Чуча. Он заговорил, забыв, что в комнате брат, прыгнул из клетки прямо на пол. И остановился.

— Кто это? — спросила и я.

— Погляди.

Я дернула мешковину, из нее выпростались две задние лапы, покрытые желтой шерстью.

— Волк!

— Хорош? — радовался брат. Это был его первый волк, и он ничего и никого вокруг не видел.

А я видела. Я видела, как, нескладно переваливаясь на четырех лапах, подбежал к убитому зверю Чуча. Он забежал со стороны морды и стал тянуть, тянуть мешковину. Его розовые человечьи ручки работали быстро и отчаянно. И вид у него был взъерошенный, несчастный и решительный.

Брат и лесничий рассказывали об охоте.

— Молодой еще волк, не стреляный, — басил лесничий.

— Доверчивый, — добавил брат. — Так и пошел сразу на мой голос.

А Чуча в это время стянул мешковину с лобастой волчьей морды. Обнюхал, осторожно потрогал лапками уши, нос…

— Я подманываю, — машет руками брат, — а темно… Этот верзила засел в ельнике. «Я, говорит, его на голос возьму. Дай ему спеть».

Чуча пискнул и заработал быстрее. Вот огромная передняя лапа, левая, та, что сверху. Красавец был волк! Но что нужно Чуче?

— А ему самому повыть охота, вашему брату! — смеется лесничий.

— А что, плохо вою?

— Где же плохо, я чуть в тебя не стрельнул вместо волка. Не различишь!

Они рассмеялись.

А Чуча уже стянул рогожу с другой волчьей лапы — такой же тяжелой и желтой.

Он присел возле этой правой лапы и стал быстро-быстро перебирать когтистые волчьи пальцы — черные, крепкие их подушечки — раз, два, три, четыре, пять…

— Ну вот, слышу я, кусты уже близко треснули. А тут ветер переменился, — опять заговорил брат.

И вдруг: «чи-чу! чи-чу! чи-чу!» — прямо над нашими головами, как утреннее птичье «здрасьте!», как смех, как веселье!

Чуча сидел не в клетке, а на ней, прямо на крыше, и пел, пел не переставая!

Чего он так боялся минуту назад? Чему так радуется теперь: «чи-чу! чи-чу! чи-чу!»

…— Здравствуй, зверь, мохнатые рожки! — крикнул Чуча, забравшись на перекладину вольера.

— Ты забыл, кто я? — грустно протянул Олень.

— Я знаю, как называет тебя Большая Чуча.

— Кто это?

— Ну, помнишь, она приносила меня на плече.

— А…

— Она позволила мне приходить к тебе. Она зовет тебя Алеша.

— Это совсем другое имя. — Олень печально и плавно повел головой:

У меня есть олени и лани, — так говорит лес.

И подлунные птицы луни, — говорит лес.

— А! — Чуча сразу вспомнил: лесная тропа, пробитая узкими копытами, болотные запахи осоки и ольхи, поглоданные верхушки осин и сосенок, клочки рыжей шерсти на ветвях. И выдох волчонка: «Олени!»

— А, — кивнул он, — знаю, знаю! Ты слышал ночью Волка?

— Он подходил к вольеру, — ответил Олень.

— Его убили.

— Нет, убили другого. Здесь был хромой. Он ушел.

— Хромой? — подскочил Чуча. — А он говорил с тобой?

— Он рычал на меня. Он рычал, что я унижаюсь перед людьми и что другие даже забыли Песню Леса.

— А кто другие?

— Он не сказал.

— Я не забыл! — крикнул Чуча.

— Он не говорил про тебя.

— Нет, это про меня. Он знает, что я живу у людей. Он знает, что я прихожу к тебе. Он все знает. Это про меня.

И вдруг — «хоу! хоу!» — Чучу обдало горячим лесным и молочным духом, чуть не снесло с перекладины. Рядом стояла бурая рогатая гора на тонких, не по росту, ногах. Гора моргала круглыми глазами и дышала: хоу! хоу!