«Чтоб они, суки, знали» - [9]

— И никаких признаков того, что перед вами стоит великий русский писатель?

— Нет-нет-нет. Об этом даже речи не могло быть...

— Он понимал, что он пришел сюда по доброй воле?

— Нет. Он не понимал, что он пришел в интернат, нет. Ему безразлично было, где он находится в этот момент...

Это правда, но не вся правда. Его нашли друзья в этом страшном «Доме», и навещали до последнего дня. Слава тоже нашла его там: Пен-клуб Франции присудил В. Шаламову премию за его прозу. Иностранные корреспонденты, расквартированные в Москве, ринулись на поиски героя. И нашли его в гадюшнике, пропахшем мочой и преисподней.

— Никакое КГБ за ним не следило, — с презрением сказал мне директор в наколках. — Да кому он был нужен, чтоб следить за ним? Я сам позвонил в КГБ и попросил, чтоб меня оградили от этих посетителей. Главное, что не понравилось ему в визитерах, что они — все! — были «лица еврейской национальности». Если он еще жив — передаю ему мое глубочайшее сочувствие. 

Действительно, странно, что ложа иностранной прессы в Москве не нашла других знатоков русского языка, кроме евреев. Прислали бы француза и, глядишь, пожил бы еще Шаламов какое-то время. Но урка устал. КГБ пришло ему на помощь. Сообща они состряпали дело, соблюдя формальности: освидетельствовали обитателя «Дома ветеранов», признали безумным и предписали перевод в психушку. Для тех, кто не знает или забыл — напомню, что в любом казенном заведении ты облачен в казенную пижаму, которая на учете у директора. А потому — пижаму «Дома ветеранов» с В. Шаламова сняли, а пижаму психушки — надели только, когда привезли. В пути — заплутали: январь, метель. Молодому, здоровому, крепкому поездка нагишом в январе не по силам, а обмороженному старику — верная смерть. Чего и хотела страна с января 1937-го... Даже странно, что он еще прожил целых 72 часа. 

 

Фотопортрет Варлама Тихоновича Шаламова, начало 1970-х / А. Лесс, Фотохроника ТАСС

Хрупкая женщина Лена Хинкис-Захарова в 1992-м приехала в этот самый диспансер психохроников и рассказала, как приняла последний выдох В. Шаламова. 

— Есть свидетельства, что это происходило не добром, не по доброй воле, — сказала она. — И он относился к пребыванию в интернате, как к пребыванию в тюрьме. Это абсолютно точно, и он об этом говорил, и есть масса людей, которые могут это засвидетельствовать. И вел себя соответственно. Он срывал постельное белье, он повязывал на шею полотенце. Он считал себя в тюрьме и вел себя, как он есть в тюрьме.

— Это случайность, что его голого везли по морозу? И он умирает от пневмонии?

Татьяна Уманская, которая была с Еленой, осадила меня. 

— Я думаю, что никто намеренно его не простужал, — сказала она. — Я думаю, что об этом просто никто не думал. Им нужно было убрать его с глаз долой. Понимаете, приближалось его 75-летие. Только что в одном из журналов вышла подборка его стихов. Стихов человека, объявленного безумным, и написанных им. Стихов абсолютно нормального человека.

— Администрация этого интерната на «Планерной» хотела от него избавиться... — поддержала ее Елена.

Я кивала. Бездарность, как непреднамеренное убийство, отличается от намеренного. Спасибо. 

— Какие сохранились свидетельства пребывания Шаламова у вас? — спросила я директора психоневрологического диспансера Беллу Скрынникову.

— Я по вашей просьбе пересмотрела всю документацию, и всё, что я обнаружила, это в журнале умерших — регистрация и дата смерти, — сказала она. — Шаламова Варлама Тихоновича 1907 года рождения. Умер 17 января 1982 году в нашем учреждении.

— По вашему счету, сколько дней он был здесь?

— Двое или трое суток.

— И когда вы приехали сюда, что вы здесь нашли?

— Когда я приехала сюда, — рассказала Лена Захарова. — ...сюда было довольно трудно попасть. Был выходной день, администрации не было, был только дежурный врач, с которым мне удалось поговорить, и который, к моему большому удивлению, проявил сочувствие. Я аргументировала это тем, что я сама врач. Короче говоря, нас пустили — меня и Людмилу Аникст, и провели в палату. Была санитарка, которая нас провела, и мы обнаружили его в шестиместной палате. Он был уже в агонии. Без сознания. Какие-то элементы сознания еще были, но это было не ясное сознание, безусловно. Уверенности, что он нас узнал, у меня нет. Прожил он на моих глазах несколько часов. По моей просьбе мне был вручен шприц со строфантином — чтобы поддержать сердце, — и я сама сделала ему инъекцию. Больше для очистки совести, потому что он был уже в агонии. Уже было очень низкое давление, он погибал, и это произошло в течение нескольких часов. Смерть была констатирована, запись об этом была сделана... Дальше я поинтересовалась у доктора, как мне быть... Речь шла о похоронах. Я спросила, как это обычно у них бывает. Доктор сказал, что тела забирают в морг, и на основании его паспорта можно получить свидетельство о смерти на гербовой бумаге... Он был сыном священника, крещеным человеком, и вопрос о том, был ли он верующим и в какой степени, не имел значения. Он не был практикующим христианином, это точно. У него есть богоборческие стихи и есть стихи религиозного человека. Это его личное дело, его и Бога... Главное — он был сын священника, крещен, а значит мог быть отпет. И мы решили, что он будет отпет...