Чтоб не распалось время - [9]

Но тут Мария почувствовала, что ей больше не хочется говорить о Салли из класса. Такой хороший день стоял: солнце превратило море в белую сверкающую полосу, поля за домом пестрели лютиками и маргаритками, и, кроме того, ей хотелось спокойно поизучать карту. Не чувствуя к себе должного внимания, кот прошествовал на крыльцо, и Мария вернулась к карте. Пляж, по которому они бродили, находился в Чармуте, это она знала, и за ним — между Чармутом и Лайм-Риджисом — шли скалы: сначала Черный Монах и дальше Церковный Утес. И еще она знала: пришел тот день, когда она начнет все это исследовать — одна, очень медленно, не торопясь, вникая во все подробности и заговаривая со всем приятным, что встретится на пути.

Они отправились на машине в Чармут и, как в первый раз, гуляли по берегу. Чтобы отдохнуть от людей, сказала миссис Фостер, а Мария подумала: чтобы подойти к Черному Монаху; и почему, интересно, он называется Черный, когда он серый, зеленый и золотой. Так она размышляла, гуляя по берегу, а ее мать с пристрастием человека, покупающего дом, выбирала и отвергала места, где можно расположиться на отдых. Наконец хорошее место было выбрано — не ветреное и не затененное, не близко от моря, но и не так далеко, без водорослей и шумных соседей. Миссис Фостер принялась устраиваться поудобнее и определять границы их территории, а Мария, глядя на нее, подумала: вот если бы кто-то, кто не знает про отпуска на море, например пришелец из космоса или доисторический человек, узнал бы, что в определенное время года все собираются на побережье Англии, Шотландии и Уэльса и просто сидят там и смотрят на море, — вот бы он удивился. Он бы, наверное, подумал: странно, зачем они это делают?

— Все в порядке? — спросила миссис Фостер.

— Все в порядке, — ответила Мария и, чуть-чуть помедлив, добавила: — Пойду полазаю.

— М-м-м, — протянула миссис Фостер, открывая книгу.

Мария начала карабкаться по склону, по подножию утеса. Серый грязный склон; посмотрев вверх, она увидела: сухая грязь съезжает с вершины длинными языками, как ледники в учебниках географии. Грязь растрескалась и стала похожа на рыбью чешую, и при каждом шаге земля под ногами вздрагивала, как будто ее глубины были ненадежны. Объявление на автостоянке строго предупреждало: утесы опасны и могут обрушиться в любую минуту. Нет уж, туда я ни за что не полезу, с содроганием подумала Мария, глядя вверх на разрушенные откосы Черного Монаха.

Да, мрачное место. Оно поражало своей двойственностью: древнее и бесплодное, как луна, голое безжизненное пространство грязи и скал, и юное, как новый день, по своей дерзости. Потому что это страна обвалов, подумала Мария. Утесы обрушились когда-то давным-давно, и раскрошенная порода покрылась кустарником, травой, тростником и молодыми деревцами; кое-где ничего еще не успело вырасти, кроме редких дичков-храбрецов, которые высунулись из грязи показать, чего бы они достигли, будь попрочнее их неустойчивый мир.

Дорожка вилась между кустами, через высохшие русла потоков, поросшие шепчущимся тростником. Сад, дикий сад, над ним, словно стены собора, возвышаются пепельные утесы, и повсюду — цветы. Самые простые она узнавала. Вику, амброзию и клевер и такие крошечные желтые, их еще называют яичница с ветчиной, а на самом деле это — лядвенец рогатый. Но большинство она не знала, например, зеленое такое, которого полным-полно в лесу, иногда оно похоже на маленькие сосенки, а иногда на дикий душистый горошек. Она оторвала от него кусочек и продела в петлицу, решив найти его в книге, если оно там есть. Потом сорвала головку одуванчика и дунула на нее, как маленькая: легкие парашютики сорвались и поплыли по ветру, словно душ из сверкающих частиц, бесцельно летящих к морю. Где только они надеются прорасти, подумала Мария. Расточительство. Тебе все время внушают — не трать зря время и электричество и не выбрасывай остатки еды, но природа тратит гораздо больше. Все, что растет и цветет и рождает семена — просто так, ни для чего. Одуванчики. И вязы весной — миллионы миллионов семян. И головастики. И окаменевшие аммониты — наверное, их тоже миллионы миллионов. В морях их было видимо-невидимо. И не успевали они вырасти, как их уже съедали. А тут разговоры о расточительстве.

— Что?

Она обогнула большой куст утесника и лицом к лицу столкнулась с тем, кто стоял на тропинке. Она смутилась, мгновенно поняв, что, по крайней мере, некоторые ее мысли прозвучали вслух. И, что хуже всего, это был мальчик из соседней гостиницы.

— Опять ты за свое! — возмутился он. — И, естественно, снова ненарочно.

— Что ненарочно?

— Птиц спугнула. Здесь сидели две коноплянки.

Он посмотрел на нее с легким раздражением и вдруг, заметив на ней нечто, разозлился уже не на шутку.

— Где ты, черт возьми, ее взяла?

— Кого?

— Чину ниссолию, — сердито ответил мальчик. — Вот глупая.

Ее рука взлетела к поникшим в петлице цветам.

— Эту? Но я не знала, что это.

— Что-что! Очень редкая чина ниссолия, вот что. Здесь же заповедник.

— Я не знала, — печально выдохнула Мария.

Она почувствовала, как чина ниссолия укоризненно горит в петлице ее рубашки.