Что же тут сложного? - [11]

10:12

В поезде до Лондона неплохо было бы просмотреть свое резюме, почитать финансовые странички газет перед встречей со специалистом по подбору персонала, но я не могу думать ни о чем, кроме Эмили и гадкого, омерзительного сообщения Тайлера. Что чувствует девственница, когда на нее так облизываются? (По крайней мере, я предполагаю, что Эм еще девственница. Иначе я бы знала, правда?) Сколько же таких сообщений ей приходит? Может, мне поставить в известность школу? Воображаю себе разговор с классным руководителем: “Видите ли, в чем дело, моя дочь случайно поделилась снимком собственной задницы со всеми вашими учениками”. Вероятно, Эмили от этого будет только хуже. Может, притвориться, будто ничего не было, и жить как жили? Руки чешутся прибить Лиззи Ноулз. С удовольствием развесила бы ее кишки на воротах школы, чтобы впредь неповадно было унижать милых наивных девушек в соцсетях. Но Эмили просила не впутывать подругу… Тогда пусть сами и разбираются.

Можно позвонить Ричарду, рассказать про белфи, но он распсихуется, мне придется его успокаивать и выслушивать жалобы, как, собственно, всю нашу совместную жизнь; нет, сейчас я этого просто не вынесу. Проще, как обычно, решать все – будь то новый дом, новая школа или новый ковер – самостоятельно. Вот когда у Эм все наладится, тогда и расскажу.

Вот так и получилось, что я вру и дома, и на работе. Если бы МИ-5 искала двойного агента в перименопаузе, способного на все, кроме как вспомнить свой пароль (“Нет, подожди, еще минутку, сейчас вспомню”), лучшей кандидатуры и придумать было бы нельзя. Но, уж поверьте, давалось мне это непросто.

Вы, должно быть, заметили, что я много шучу про забывчивость, но на самом деле это не смешно, а унизительно. Какое-то время я успокаивала себя тем, что это просто такой период – как тогда, когда кормила Эмили грудью и совершенно отупела. Однажды я, как зомби, убрала грязную туалетную бумагу в сумочку, а ключи от машины смыла в унитаз (в тот день мы договорились встретиться в “Селфриджес” с университетской подругой, Деброй; кажется, она сидела тогда с Феликсом). А расскажи об этом в книге, не поверят же.

Но сейчас ощущения совсем другие, это какая-то новая забывчивость. Та, прежняя, была как туман, который того и гляди развеется, теперь же словно отказала какая-то важная деталь электронной схемы. За полтора года перименопаузы богатейшая библиотека моего разума сократилась до одного-единственного просроченного романа Даниэлы Стил.

С каждым месяцем, неделей, днем мне становится чуточку труднее вспоминать то, что знаю. Точнее, то, что я знаю, что когда-то знала. В сорок девять лет кончик языка перегружен – все время на нем что-то так и вертится.

Подумать только, как часто память меня выручала. Сколько экзаменов я завалила бы, если бы не умение запомнить почти с фотографической точностью несколько глав из учебника, осторожно, как страусиное яйцо на блюдце, донести эти сведения до класса, где идет экзамен, извергнуть их на бумагу – и готово! Эта дивная суперсовременная цифровая система поиска, которую я четыре десятка лет воспринимала как должное, ныне превратилась в пыльную провинциальную библиотеку, где работает Рой. По крайней мере, так я его называю.

Кто-то просит Бога услышать его молитву. Я же умоляю Роя порыться в моем банке памяти и найти пропавший предмет/слово/как бишь его. Бедняга Рой уже не первой молодости. Мы оба уже не. Работка у него такая – искать, где я оставила телефон или кошелек, не говоря уже о том, чтобы вспомнить редкую цитату или название фильма, о котором я думала на днях, с молодой Деми Мур и Элли Как-ее-там, – но стоит попросить, и он тут же отключается.

Помните, как мы смеялись над Дональдом Рамсфелдом, на тот момент министром обороны США, когда он обмолвился об “известных неизвестных” в Ираке? Как же мы потешались над уклончивостью старика. Так вот теперь я наконец поняла, что имел в виду Рамсфелд. Перименопауза – ежедневная битва с неизвестными известными.

Видите ту высокую брюнетку, которая с выжидательной улыбкой направляется ко мне в молочном отделе супермаркета? Вот-вот. Кто эта женщина и откуда она меня знает?

(Пожалуйста, Рой, пойди и разузнай, как ее зовут. Я уверена, у нас где-то это есть. Может, в разделе “Жуткие школьные мамаши” или “Женщины, которые, по моим подозрениям, нравятся Ричарду.)

Рой, шаркая тапочками, удаляется, а неизвестная, но очень дружелюбная высокая брюнетка – Джемма? Джемайма? Джулия? – щебечет о каких-то наших общих знакомых. Упоминает, что ее дочь сдала на отлично все выпускные экзамены. Увы, яснее от этого не становится, поскольку отличные оценки – непременное условие для любого ребенка амбициозных родителей из среднего класса.

Порой, когда забывчивость усиливается настолько, что я становлюсь совсем плоха – то есть плоха, как та рыбка в этом, как же его, ну в том самом фильме (Рой, ты где?), – такое ощущение, словно я ловлю мысль, которая заплыла в голову и тут же ускользнула, вильнув хвостом. Пытаясь поймать эту мысль, я чувствую себя заключенным, который заметил высоко на полке ключи от своей камеры и никак не может их достать. Я изо всех сил стараюсь дотянуться до ключей, встаю на цыпочки, смахиваю паутину, умоляю Роя напомнить мне, зачем я вообще пришла в кабинет / на кухню / в гараж. Но в голове пусто.