Что за девушка - [62]

Впервые за долгое время я не мечусь, не сомневаюсь.

Директор продолжает:

— Как вы все знаете, завтра состоится заседание попечительского совета. Предстоит принять несколько решений, но что бы ни произошло, я горжусь той сплоченностью, которую вы показали сегодня.

Она делает паузу, как будто хочет дать нам время обдумать ее слова. Я обдумываю. Она сказала, что насилие недопустимо, но не упомянула ни Майка, ни даже Хайрама. Она не уточнила, какие решения предстоит принять и что, по ее мнению, должно произойти. Она произнесла достаточно — и умудрилась вообще ничего не сказать. Наконец директор добавляет:

— А теперь отпразднуем успех вашего мероприятия соревнованием с Ист-Преп — и победой, конечно же!

Толпа снова аплодирует, но не так яро, как раньше.

Половина присутствующих, скорее всего, думала, что состязания отменят. Может, не все хотят, чтобы в них участвовал Майк — наш козырь в битве с Ист-Преп.

По крайней мере, я надеюсь, что хоть кто-то так думает.

Я так думаю.

Впервые я не хочу видеть, как Майк склоняется на старте. Я не хочу видеть, как он ставит руки перед линией, как поднимает бедра, готовясь бежать. Я не хочу видеть, как он устремляется вперед. Не хочу видеть, как он поднимает руки над головой, одержав победу. Не хочу видеть, как он сжимает челюсть, прикидывая, побил ли он свой рекорд — ему важнее победить себя, чем кого-то другого; и я не хочу видеть улыбку, которая появится на его лице, если побил, или хмурый взгляд, если нет.

Поверить не могу, как это было важно для меня и как долго. Еще до того, как мы стали встречаться, я ходила на каждый забег, болела за него, подбадривала. Сейчас это все кажется таким скучным.

Я оборачиваюсь посмотреть на директора. Она улыбается. Она рада, что демонстрация закончилась? Рада, что обошлось без драмы? Рада, что никто не заметил, какой пустой была ее речь, как беззубо она выступила против насилия? Она надеется, что все обойдется?

Когда я рассказала о Майке, она ответила, что это серьезное обвинение. Мне даже было стыдно ставить директора в такое неловкое положение и сообщать, что ее любимый ученик способен на такое.

Она предложила мне приложить лед. Предложила позвонить родителям. Предложила уйти с уроков пораньше.

Но она не предложила отослать домой Майка. И уж точно не предложила его исключить. Может, через пару недель, когда шум уляжется, ее похвалят за то, как она справилась с событиями этой недели — подняла тему насилия, предоставила ученикам свободу протестовать, — притом что она не повлияла ни на что, всего-то отложила забег на пятнадцать минут.

В той статье про студентку, которую убил парень, было еще кое-что: за несколько недель до своей смерти она обратилась к службе безопасности общежития, рассказала о насилии, но администрация ничего не предприняла. Наверное, они тоже надеялись, что все уляжется.

Нет.

Того, что я рассказала директору Скотт за закрытой дверью ее кабинета, недостаточно. Пусть все узнают правду о том, что случилось между мной и Майком. Я знаю, что кто-то мне не поверит. Так что я расскажу им снова, даже если это значит, что кто-то никогда больше не посмотрит на меня так, как прежде. И снова, даже зная, что кто-то меня за это возненавидит.

Я никогда раньше не чувствовала эту часть себя. Эта часть меня хочет встать с колен и сражаться. Она как будто превзошла ту часть, которая стремится всем нравиться, ту, которая ненавидит свое тело, ту, которой хочется все бросить, ту, которая любила своего парня.

А может, она не превзошла. Просто появилась не так давно. Так что сейчас она громче всех.

И полна злости.

Я злюсь, что так долго молчала, и я злюсь, что мой мир так сжался. Я злюсь, что меня назвали шлюхой, и злюсь, что думала, будто мои слова и действия могут на что-то повлиять. Я злюсь, что Майк считал, что я солгу ради него, и злюсь, что даже предполагала такую возможность.

Но я злюсь не на себя.

Я злюсь на Майка.

Я выкручиваюсь из-под руки директора Скотт и забираю у нее громкоговоритель.

— Я Майя Алперт, — начинаю я.

Толпа взрывается аплодисментами. Губы директора Скотт округляются в большую букву «О».

— Спасибо большое за то, что собрались сегодня на акции против насилия.

Снова аплодисменты.

— Но прошу, не забудьте, с чего все началось: на этой неделе я пришла в школу с подбитым глазом. — Я указываю на лицо, на синяк, который уже немного побледнел. — Я пришла в школу с подбитым глазом, потому что мой парень, Майк Паркер, ударил меня. — Я произношу имя Майка с нажимом, как будто, если скажу его достаточно громко, сотру все следы истории Майка, в которой он обвинял Хайрама.

Молчание.

Я набираю воздуха в легкие и говорю:

— Майка Паркера должны исключить.

Я вижу Майка, он на голову выше большинства ребят вокруг него. Бывший парень, вдруг приходит мне в голову. Я не буду ждать, когда он официально с этим согласится. Я уже решила.

На его лице выражение, которого я, кажется, не видела раньше: удивление. Один из его тщательно продуманных планов наконец-то провалился.

Это выражение на его лице — рот открыт, глаза широко распахнуты, брови нахмурены — не делает его красивее. И не наоборот. Он выглядит как будто младше. Как ребенок, который привык, что все идет, как он хочет. Он моргает раз, другой, как будто не верит, что смотрит на меня, как будто все еще ждет, что я побегу в толпу, обниму его, скажу, что все прощаю, что это все ошибка. Извинюсь. Медленно, нарочито я качаю головой. Кажется, я впервые говорю Майку «нет».