Что за девушка - [61]

Потому что мою это изменило.

Я не всегда так думала. Когда мы были вместе, даже после того, как Майк ударил меня, я продолжала хорошо учиться, правильно одеваться (за исключением сегодняшнего дня) и правильно говорить: так, чтобы никто — ни родители, ни моя лучшая подруга, ни даже я сама — не подозревал, что происходит. Я думала, раз никто не знает, значит, все не так плохо.

Но может, то, что я делала и говорила — не делала, не говорила, — не было правильно. Может, это все было неправильно.

Я думала, что это не страшно, потому что Майк никогда не доводил до того, чтобы я обратилась к врачу. Но первая пощечина не оставила следа — вторая оставила. Все становилось хуже, а не лучше. У нас вся жизнь была впереди — вся жизнь на то, чтобы все стало хуже, и хуже, и хуже.

Может, я не так уж и отличаюсь от тех женщин, про которых читала, которым грозила опасность, когда они пытались порвать со своими мужьями и парнями. Я закрываю глаза, вспоминая статью о девушке, убитой ее парнем-абьюзером в общежитии университета. Она была ненамного старше меня, он ненамного старше Майка.

Тот парень говорил, что любит ее, что хочет всю жизнь провести вместе? Болела ли она за его любимые команды? Поступила ли она в тот университет, потому что он так решил? Молчала ли о своих желаниях, потому что боялась, что он ударит ее?

Я берусь правой рукой за левое запястье и кручу браслет Майка. Его не расстегнуть, так что я стягиваю браслет через кисть, хотя он такой тугой, что мне больно. Жаль, что я не надела свитер Майка, чтобы снять и наступить на него, — он аккуратно сложен у меня под кроватью.

Марш замедлился, потому что все смотрят на меня. Я постоянно была в центре внимания — популярная девушка, всегда в правильно подобранной одежде, счастливица, которая встречается с замечательным парнем.

Я не сразу снова нахожу Майка. Но нет, вот он — высокий, русоволосый, с крепко сжатыми кулаками.

Он тоже на меня смотрит.

Он ждет, когда я откажусь от своих слов.

Он ждет, когда я скажу, что запуталась.

Он ждет, когда я наконец верну все на свои места.

И не только он. Наверняка некоторые другие участники демонстрации надеются, что я их успокою. Тогда они уберегут своего золотого мальчика и смогут снова восхищаться, как мне повезло быть его девушкой, и им никогда не нужно будет гадать, зачем я бегала к машине Хайрама, чтобы ненадолго успокоиться.

Наверное, нельзя винить Майка за то, что он рассчитывал, что я сегодня буду действовать по его плану. Я несколько месяцев делала все, что он предлагал.

Кожа горит. В горле комок.

Я роняю браслет Майка на землю и иду навстречу толпе.

ДЖУНИ

Я посреди трека, окружена другими демонстрантами. Я смотрю себе под ноги. Я прячусь? Или просто слежу за ногами остальных, чтобы знать, когда идти, куда идти, как идти?

Что советовала доктор Крейтер? Считать задом наперед.

Сто.

Девяносто девять.

Девяносто восемь.

Девяносто шесть.

Нет.

Девяносто семь.

Девяносто восемь.

Девяносто девять.

Сто.

Черт. Не туда. Мне представляется мигающий красный свет, и сирены, и громкий голос, который велит мне вернуться. Я в отчаянии гляжу на ноги вокруг, с облегчением замечая, что хотя бы иду в том же направлении, что и остальные.

Все будет хорошо. Мне просто нужно дышать. Я знаю, как дышать. Я хочу сказать, я же всю жизнь это делала, и ничего — так?

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Вдох.

Вдох.

Я задержала дыхание. Почему я задержала дыхание? Я доведу себя до гипервентиляции. Упаду в обморок. Может, никто не заметит. Может, никто не обратит внимания. Может, вокруг меня такая плотная толпа, что я в ней затеряюсь, и она унесет за собой мое бесчувственное тело.

Нет. Заметят. Это сорвет демонстрацию. Все меня увидят. Родители узнают. Доктор Крейтер узнает.

Надо дышать.

Надо дышать.

Надо дышать.

Не могу дышать.

МАЙЯ

Директор Скотт стоит посреди трека с громкоговорителем в руке:

— Мне радостно на сердце оттого, что вся школа собралась вместе, чтобы выразить протест против насилия.

Она не говорит: против насилия, направленного на женщин. Не говорит: насилия, направленного на меня.

— Ваша гражданская активность похвальна, — продолжает она. — В школе Норт-Бэй насилие недопустимо.

Толпа одобрительно гудит. Директор Скотт говорит о Хайраме, потому что он ударил Майка у всех на глазах? Поэтому мои одноклассники аплодируют?

Не знаю, как именно я оказываюсь посреди трека, как я оказываюсь возле директора. Я оглядываюсь: не помню, где я стояла, когда бросила браслет Майка. Директор обнимает меня одной рукой — очень публичный жест поддержки.

Я потеряю стипендию, если устрою сцену? Я столько волновалась об университетской стипендии Майка, что почти забыла о своей собственной, школьной стипендии (Джуни сказала бы, что они не могут меня ее лишить — она за выдающиеся успехи в учебе, а с моими оценками все в порядке).

Может, где-то в глубине души директора Скотт терзают сомнения. Может, как администратору, ей важно сохранять спокойствие, важно, чтобы забег состоялся, важно, чтобы ее школа победила. Но вдруг в глубине души — в первую очередь из-за того, что она сама мать (я знаю, что у нее два сына), — директор Скотт задается вопросом, как бы она отреагировала, если бы обвинили ее ребенка. Или если бы ее ребенок обвинил. Может, в глубине души она помнит, как сама была девушкой моего возраста. Может, первый парень пытался ее контролировать, или ее мучили сомнения в себе, или она влюбилась не в того, в кого надо.