Что я натворила? - [93]

— Спасибо, что научил меня делать лазанью, Том. Она, наверное, не очень удалась, да? — улыбнулась Таня.

Том рассмеялся, удивившись, как они так ловко перескочили с одной темы на другую. Он восторженно произнес:

— Всегда пожалуйста. Между нами говоря: я немного волновался — но напрасно, лазанья была великолепной. Ты прирожденный повар!

Тропинка в скалах, ведущая из «Перспектив-Хаус» на пляж, была не самой прямой и местами весьма опасной — вихляла по крутому склону, словно гигантская змея, и ее силуэт, казалось, в своих извилинах не имел совершенно никакой логики. Очерчивали тропинку гнилые, наполовину провалившиеся сквозь скалистую породу ступени, рядом с которыми тут и там виднелись пучки жесткой травы, споткнувшись о которые можно было запросто вывихнуть лодыжку. Танины мягкие кроссовки с гладкой подошвой все время соскальзывали с раскачивающихся камней, и ей приходилось все время останавливаться, чтобы восстановить равновесие. Тогда она сняла кроссовки и взяла их в правую руку, словно боясь поцарапать еще больше. В ее голове крутилась картинка — что было бы, если бы она сорвалась и полетела с обрыва. Так типично для Таниной жизни — по плану у нее не шло ничего и никогда. Хотя записка в ее кармане пришлась бы кстати и в таком случае.

Когда тропинка перестала наконец изгибаться, а камни уступили место песку, Таня зашагала более уверенно. На пляже не было ни души. Последние несколько метров до линии прибоя девушка пробежала с улыбкой на лице — соленый бриз играл с ее челкой, она чувствовала дыхание моря на своей груди.

Таня сняла кардиган, бережно сложила его — подол к рукавам — и положила на песок. Затем освободилась от джинсов, которые аккуратно поместила поверх кардигана. Расстегнула лифчик, и лямки его скользнули вдоль ее худых рук. И, наконец, стянула с себя трусики. Ее одежда была аккуратно сложена — как в день большой стирки.

Сверху Таня положила ключи от своей комнаты и входной двери; под ними расположился кремовый конверт, который она повернула так, чтобы он был хорошо виден. Ну, вот и все. Таня повернулась к небу и наслаждалась солнечными лучами, пронзавшими эту необыкновенную синеву неба. Было очень приятно ощущать тепло на обнаженной коже.

Подойдя к кромке воды, Таня вдруг вздрогнула от внезапной боли. В бледную кожу ее ступни вонзился маленький осколок стекла, который волны до конца еще не обтесали. Она подняла ногу и вытащила осколок. По ее ноге струился ручеек крови, но остановить его она не пыталась; какой пустяк — по сравнению с путешествием, которое Таня собиралась предпринять. Она не знала, зачем вообще вынула эту стекляшку; какая разница, если бы она и осталась у нее в стопе? По сравнению с тем, что ей предстояло, пара секунд боли от пореза казались такой ерундой.

Девушка двинулась вперед, к темной тени на песке, куда затекала морская вода, окрашивая песок в цвет темного чая и проделывая в нем дыры, в которых копошились морские черви и крабы.

Таня шла осторожно, чувствуя, как ее тело обжигает поток ледяной воды. Она никогда в жизни не купалась в море, и оно оказалось совсем не таким уж теплым, как девушка ожидала. Сначала Таня шла крошечными, осторожными шажками, пока не зашла в воду по колено. Затем взяла себя в руки и зашагала более уверенно.

Маленькие волны прильнули к ее коже своими крошечными пенистыми язычками. Таня обернулась и посмотрела на берег, медленно отходя в море, пока не оказалась в воде по самые плечи. Ее зубы стучали, а руки и ноги невольно тряслись от холода.

Она посмотрела на вершину скалы, чтобы в последний раз взглянуть на «Перспектив-Хаус». Это было единственное место, где она была счастлива, то место, где ей было хорошо и где ее всегда ждали. Таня вспомнила свою начищенную до блеска ванную комнату, уютную, чистую, белую кровать и одеяло, согревавшее ее в холодные ночи. От одной мысли, что ей бы указали на дверь, Танино сердце пронзило болью. Да, она облажалась, и девушка сама это знала. Как и следовало ожидать; она всегда все только портила. Как будто только и могла, что все ломать.

Она вспомнила то Рождество, когда ей подарили плюшевого «Фёрби». Так как мать ей ничего не дарила почти никогда, Таня всем сердцем прикипела к этой пушистой зверюге, которая открывала глаза и рот, когда пела, полюбила ее больше, чем какую-то еще свою вещь. Она не могла поверить, что кому-то вроде нее досталось нечто, столь потрясающее. Таня пела вместе с ним, гладила его, спала с ним и прижимала к груди. А потом, в один прекрасный день, ее мать приперлась домой в еще более угрюмом настроении — после ссоры с очередным бойфрендом и, разозлившись, пригрозила растоптать игрушку, чтобы та «черт возьми, заткнулась!». Мысль о том, что ее любимое существо вот-вот растопчут в ее присутствии, стала для Тани настолько невыносимой, что после напыщенной маминой отповеди девочка вынесла игрушку в холодную, сырую ночь и раздавила ее сама. Со слезами на глазах она выбросила разбитое тельце в мусорный контейнер. Тогда Таня решила: гораздо легче справиться с потерей, чем жить, зная, что у тебя вот-вот что-то отберут.