Что в имени тебе моем? - [3]

В одной из последних сцен романа герой забирается на кладбище, где встречает пастыря с собакой и овцами. А так как у Сарамаго ничто не происходит случайно, то кто знает, не тот ли это пастух, что ввергал в сомнения юного Иисуса в «Евангелии»? И не тот ли это пес, что был прямым потомком самого Цербера и, ухватив зубами конец синей шерстяной нити, собирал, точно заблудших овец, вместе героев «Каменного плота»? Или, быть может, то был слезный пес из «Слепоты», что так своевременно поддержал и утешил героиню в минуту отчаяния? Персонажи Сарамаго свободно путешествуют из романа в роман, поэтому, прощаясь с героем «Книги имен», не думайте, что прощание это — навек. В одном из следующих произведений писателя — романе «Двойник» — читатель встретит некоего «делопроизводителя из отдела записи гражданских состояний, который уничтожал свидетельства о смерти, причем все их усопшие обладатели, возможно по случайному совпадению, были лицами мужского пола».

Тем, кто уже повстречал этого героя на страницах «Двойника», наверняка небезынтересно будет узнать, как тот дошел до жизни такой, и уже хотя бы ради этого им стоит прочесть «Книгу имен». Нам же предстоит путешествие в глубь веков, в ветхозаветные, допотопные времена — туда, где протекает действие последней — увы! — книги Жозе Сарамаго «Каин». И тут первым, что наверняка бросится в глаза читателю, будут… ну, разумеется, имена. Дело в том, что все имена в романе пишутся со строчной буквы. Возможно, таким образом автор подчеркнул, что действие книги разворачивается в эпоху столь отдаленную от нашего времени, что даже имена собственные с тех пор успели сделаться нарицательными. Как говорится — ничего личного.

И если «Книга имен», как уже было отмечено, ведет свою родословную от романа о докторе Рейсе и предвосхищает «Перебои в смерти», то «Каин» явно подхватывает и развивает тему, впервые прозвучавшую (да что там — прогремевшую!) двадцатью годами раньше — в «Евангелии от Иисуса». В центре повествования вновь оказывается взаимозависимое противостояние человека и бога. Только на этот раз объектом авторского внимания и критического переосмысления становится уже не Новый, но Ветхий завет. В поисках истины писатель возвращается к истокам — к моменту сотворения мира.

Тему обеих книг — и «Евангелия», и «Каина» — весьма условно можно определить как богоборчество. Условно, потому что богоборчество Жозе Сарамаго имеет мало общего как с воинствующим атеизмом представителей левых движений (хотя большую часть жизни писатель и был членом компартии Португалии), так и с показным стремлением иных артистических натур к свободе самовыражения, проявляющемся, как правило, в ниспровержении святынь и осквернении авторитетов. Его невозможно представить ни в опьяненной вседозволенностью толпе, стягивающей крест с колокольни, ни среди тех, кто разрушает храм в собственной душе. Не присущи ему ни хулиганские наклонности Маяковского, грозившего «божику» ножиком, ни нарочито пасторальное озорство Есенина, предлагавшего господу отелиться.

Атеизм Сарамаго (а он именно атеист — тут неясностей быть не должно) носит скорей метафизический (никуда не уйти нам от этого слова), чем политический или же эстетический характер. Это сложная нравственно-философская концепция, автор которой не отрицает бытие божье (еще в романе об Иисусе он подчеркивал, что его евангелие никогда не ставило себе «недостойную цель опровергнуть уже написанные ранее и другими, заявить, будто не было того, что было, и наоборот»), однако общаться с вседержителем согласен только на равных. Позиция Сарамаго — это трезвый и, если угодно, практичный взгляд человека, привыкшего ничего не принимать на веру, пока не увидит это собственными глазами или не пощупает руками. Абсолютного добра не бывает, абсолютного зла — тоже. Ну, так давайте разберемся, из чего же этот бог, о котором так много говорят, состоит, чего в нем больше.

В одной из ключевых сцен «Евангелия от Иисуса», когда всевышний, дьявол и Иисус оказываются на лодке посреди озера, из тумана до них доносятся голоса, которые явственно дают понять, что боги — суть плоды поэтического воображения, порождения человеческой фантазии. Этот момент может служить ключом к пониманию прикладной теософии Сарамаго. Не бог создал мир, но мир придумал бога, породив для этой цели человека. Идея, мягко говоря, не нова, однако писателю удается придать ей новое — вдохновенное — звучание.

И здесь уместно будет слово, которое приблизит нас к пониманию главного творческого принципа автора. Слово это — гуманизм. Потому что наряду с окрыляющим воображением и ободряющей иронией книги Сарамаго пронизаны живым состраданием — тут шведские академики абсолютно правы. И потому гибнет на кресте Иисус, пытаясь обмануть своего небесного отца и спасти человечество от мук, что сулит ему порожденная им религия. И потому раздает себя всю, без остатка окружающим жена доктора, волею случая оставшись единственной зрячей в мире слепцов. И потому идет на верную гибель брат горничной — подруги доктора Рейса, когда его корабль — португальский броненосец «Потемкин» — бросает вызов вооруженной до зубов армаде, оставшейся верной салазаровскому режиму.