Что-то вроде счастья - [3]

Тем летом стояла жара, крепкая, желтоватая. Воздух и так никогда не был особенно чистым — все-таки рядом завод, — но в этот год он стал густым и сухим, словно тонкая материя, которой мне обернули лицо и руки. Считалось, что в банке есть кондиционер, но на деле система не работала; к концу дня мне не терпелось выбраться куда-нибудь, где прохладно, и смыть жар, толстой марлей окутавший кожу. Иногда я просто шла домой и принимала душ, а потом сидела у приоткрытого окна, дожидаясь вечера: Мари в городе, гуляет со Стэном, родители на заводе, работают в вечернюю смену, или сидят внизу, смотрят телеигры. Но бывало, что я шла к старой яме — «двадцатидвушке», так все почему-то называли это место, там можно было плавать, — и проводила в воде около часа, не столько плавала, сколько болталась, зависнув в шепотке прохлады, что поднималась из глубин подо мною.

Про это место знали все; когда я училась в школе, мы проводили там остаток дня после уроков, шли туда впятером или вшестером, поплавать, поболтать, покурить, исследовали любовь, дружбу, одиночество, как подростки в поп-музыке или в кино, но к ужину всегда возвращались домой, а вечера проводили в других местах: в клубах, на дискотеках, в пабах, нарядившись, как нам казалось, в то, что нам идет, дожидаясь, пока нас заметят мальчики, которые, как нам казалось, нам нравились. Никто никогда не плавал там по вечерам, а ведь в жаркую погоду это лучшее время. В яме бил какой-то поток — никто не мог толком объяснить, что это — какой-то подземный ручей или источник, — он был холодный и быстрый, прямо-таки животная сила, которая двигалась, крутилась в воде. Я всегда ее чувствовала — словно что-то живое прикасается к коже, поднимаясь из глубины, тянет за ноги или обтекает ступни. Движение было не просто поверхностным, а шло из самых недр — сила, обладающая собственными очертаниями. Может, это огромный клубок речных водорослей крутился внизу, в холодном потоке, а может, просто земное притяжение так действует в воде, но ощущение было такое, словно там — что-то в точности под стать мне, той же формы, веса и объема, причем всегда казалось, будто это что-то ожило в тот самый миг, когда я вошла в воду.

В тех редких случаях, когда у «двадцатидвушки» мне попадались другие, возникало ощущение, будто меня надули, как если бы я выглянула дома в окно и обнаружила, что у нас на газоне компания ребят передает по кругу бутылку. Впрочем, мое одиночество нарушали редко. Мне нравилось приходить туда в полседьмого, в семь, когда все еще ужинают или смотрят телевизор; я просто соскальзывала в воду и плавала кругами, чтобы стало прохладнее. Не так, как плавают в бассейне, не ради тренировки. Просто мне нравилось быть в воде и ощущать собственное эхо глубоко под собою, в потоке, как оно повторяет каждый мой гребок или замирает, когда я перестаю двигаться. Иногда я выплывала на середину и проводила какое-то время там, болтая ногами в воде, прислушиваясь к окружавшей меня тишине: пробел в воздухе, словно дыхание задержали. Если, пока я плавала, туда заявлялись другие, я слышала их приближение задолго до того, как они доходили до меня, и тогда просто гребла по-собачьи к берегу, собирала свои вещи, чтобы не дать никому испортить этот момент.

АРТУРА я там ни разу не видела. Я ни разу не видела его нигде, кроме банка, так что удивилась, когда однажды вечером заметила его выходящим из воды: белый, до странности угловатый, в бледно-голубых трусах и в футболке, волосы облепили лоб, руки и грудь, блестят. Нас разделяло около двадцати ярдов, когда он попался мне на глаза, и я, не успев обдумать ситуацию, нырнула и спряталась в кустах. Наверное, надеялась, что он меня не заметил, потому что вышло неловко — вот так с ним встретиться. Но он успел меня увидеть, это точно. Я почти уверена, что он увидел меня первым: наблюдал за мной, подходя по тропинке, наблюдал в полной тишине, тихо стоял в прохладной воде, ожидая, что произойдет дальше. Я решила, что он хотел меня смутить, просто чтобы посмотреть, что я буду делать. Хотя это наверняка было не так или, по крайней мере, не совсем так, потому что он быстро обернулся и отплыл, как только заметил, что я его увидела. Плавал он хорошо, без усилий, легко, словно животное, обитающее в воде, некое существо, доверчивое и грациозное; он добрался до центра за считаные секунды и нырнул, исчез в темной воде, словно там, внизу, был выход, какой-то ход наружу, известный только ему. Только что был тут, а вот уже исчез, оставив за собой лишь легкую рябь.

Я не знала, что делать. Уставилась на то место, где он исчез. Стала ждать, когда он вынырнет набрать воздуху, мне было любопытно, окликнет он меня или нет, или помашет, или просто нырнет снова и так и будет нырять, пока я не уйду. Тут меня поразила такая мысль: поменяйся мы ролями, я бы поступила точно так же. Наверное, я смогла бы пробыть там, под водой, с минуту, может, дольше. Но все равно недостаточно.

Не знаю, сколько времени провел под водой Артур, но точно больше минуты. Вероятно, больше пяти минут. Я все думала, скоро ему придется вынырнуть, а он не выныривал. Оставался под водой. Мне в голову пришла мысль, что его подхватило и утащило течением; я даже представляла себе, как придется идти за подмогой или нырять и спасать его, когда он вынырнет, наглотавшийся воды, еле живой, — но делать ничего не делала. Просто стояла. Может, он знает какой-нибудь трюк, вроде того, как бывает в старых фильмах, когда шпион или кто-нибудь в этом роде часами сидит под водой, дыша через выдолбленную палочку или тростинку. Может, он готов скорее утонуть, чем признать поражение и вынырнуть обратно, с неловкостью и чувством, что он обманут. Этого я не знала, но и поверить, что ему грозит опасность, мне как-то не удавалось до конца, а через некоторое время я поняла, что вообще не хочу видеть его, потому что я потревожила его наедине с собой. Жаль, думала я, что я ничего не сказала, могла бы хоть крикнуть ему, что ухожу, теперь он может вылезать, но все-таки не сказала ни слова. Просто повернулась и зашагала обратно той же дорогой, что пришла, придерживаясь тропинки до самой дороги, а спину мою холодила яма с водой, да еще не отставал один звук, едва услышанный, словно птица вспорхнула с поверхности воды или рыба в сероватом раннем вечернем свете взбаламутила тихую заводь, выпрыгнув оттуда в головокружительный, незнакомый мир, чтобы схватить свою добычу.