Что случилось с Россией - [19]
Согласно марксистско-ленинское догме, одним из важнейших преимуществ социалистической организации общества является возможность всестороннего планирования обществом своего социально-экономического развитии. Забывая диалектику, которая учит, что «возможность» еще не еcть «действительность», забывая, что планировать свое развитие человечество не умеет, еще не научилось, сталинисты считали обязательным условием социализма подчинение всей жизни общества строжайшему централизованному планированию на базе скрупулезного централизованного учета. Ленинские призывы брать на строжайший учет каждый фунт хлеба, каждый кусок ткани и распределять их в централизованном порядке (естественные для чрезвычайной обстановки 1918 года) догматики-сталинисты считали непререкаемыми истинами для всех времен и народов.
Несмотря на то, что оптимальным считалось только централизованное планирование, а местная инициатива всемерно зажималась (последняя рассматривалась порою даже как оскорбление, как намек на недостаточную прозорливость центральной власти), «номенклатура» в большом количестве распространилась и в центре, и на периферии - практически повсеместно. Дело в том, что не только в СССР, но и во всех странах нашей категории, «социалистический выбор», вследствие упорного сопротивления ранее господствовавших классов, сопровождался, как правило, тяжелыми социальными потрясениями - революциями, мятежами, гражданскими войнами, неповиновением, саботажем, кампаниями социальных преобразований (порою не менее разрушительными, чем войны), и, как следствие, сокращением объемов материального производства и возникновением дефицита многих (а то и всех) потребительских товаров. В России за годы советской (и квази-советской) власти неоднократно возникала необходимость нормирования народного потребления. Распределять (не забывая при этом себя) потребительские блага среди населения - эта функция тоже оказалась возложенной на «номенклатуру», проникшую, в связи с этим, во все поры квази-советского общества. В результате, для тотального учета и контроля, всеобъемлющего централизованного планирования, а также - соответственно - для исполнения бесчисленных «спускаемых сверху» бумажных «директив» и, наконец, для распределения между потребителями всевозможных материальных благ, - потребовалась целая армия служащих и управленцев (можно сказать - «чиновников»), входивших и не входивших в «номенклатуру».
Поставив перед советским народом совершенно непосильную задачу - построить в России коммунистическое общество на протяжении жизни одного поколения - сталинисты в ходе экономического планирования и текущего управления экономикой, начиная с первой пятилетки, постоянно «спускали сверху» производственным коллективам такие плановые задания, выполнение которых было возможно только при крайнем уровне напряжения всех сил каждого рабочего и колхозника (а то и вовсе непосильно). Для поддержания этого напряжения на каждом производстве - день за днем, год за годом - и требовалось фактическое закрепощение рабочих и крестьян. Этим закрепощением повседневно руководила, разумеется, «номенклатура» - старшие чиновники всех ведомств, включая карательные органы. Постоянную спешку, сверхнапряженные темпы работы во время первых пятилеток сталинисты оправдывали внешней угрозой, утверждая, что советская страна - по самой своей рабоче-крестьянской природе - является осажденной крепостью среди враждебного капиталистического мира. А в чрезвычайной обстановке осажденной крепости оправданы, якобы, любые эксцессы.
Еще в 20-е - 30-е годы, имея за плечами совсем недавнюю многолетнюю войну и ожидая впереди неизбежную войну следующую, советский народ, естественно, был склонен к военному и полувоенному складу общества, к полувоенному «постоянно-временному» быту, к полувоенной организации производства, к полувоенному стилю общения между работниками на производстве. Даже в совершенно мирных отраслях экономики «номенклатурой» плановые задания «спускались сверху» в форме приказов; прием на работу и увольнение совершенно мирных работников на совершенно мирных предприятиях повсеместно оформлялось «приказом». Приказной характер, в соответствии с принципом «демократического централизма» (из которого демократия выдохлась, а остался один централизм), - имело отношение высших органов к низшим не только в государственном аппарате, но и в партии, и во всех прочих общественных организациях. В результате сложилась, как квинтэссенция тоталитаризма, и проникла во все сферы деятельности советских людей так называемая административно-командная система управления, на долгие годы определившая лицо квази-совтского общества.
Сложившаяся на основе опыта недавно прошедшей войны и в ходе подготовки к неизбежной следующей войне, админитративно-командная система управления в известной мере действительно оправдала себя в чрезвычайных условиях Великой Отечественной войны; и обратно - естественная милитаризация всего советского общества в годы этой войны способствовала закреплению административно-командной системы управления на все послевоенные и последующие годы. (Фактически, как бы мы от нее ни открещивались, в государственном секторе - вплоть до наших дней).
Годы Первой мировой войны стали временем глобальных перемен: изменились не только политический и социальный уклад многих стран, но и общественное сознание, восприятие исторического времени, характерные для XIX века. Война в значительной мере стала кульминацией кризиса, вызванного столкновением традиционной культуры и нарождающейся культуры модерна. В своей фундаментальной монографии историк В. Аксенов показывает, как этот кризис проявился на уровне массовых настроений в России. Автор анализирует патриотические идеи, массовые акции, визуальные образы, религиозную и политическую символику, крестьянский дискурс, письменную городскую культуру, фобии, слухи и связанные с ними эмоции.
В монографии осуществлен анализ роли и значения современной медиасреды в воспроизводстве и трансляции мифов о прошлом. Впервые комплексно исследованы основополагающие практики конструирования социальных мифов в современных масс-медиа и исследованы особенности и механизмы их воздействия на общественное сознание, масштаб их вляиния на коммеморативное пространство. Проведен контент-анализ содержания нарративов медиасреды на предмет функционирования в ней мифов различного смыслового наполнения. Выявлены философские основания конструктивного потенциала мифов о прошлом и оценены возможности их использования в политической сфере.
Водка — один из неофициальных символов России, напиток, без которого нас невозможно представить и еще сложнее понять. А еще это многомиллиардный и невероятно рентабельный бизнес. Где деньги — там кровь, власть, головокружительные взлеты и падения и, конечно же, тишина. Эта книга нарушает молчание вокруг сверхприбыльных активов и знакомых каждому торговых марок. Журналист Денис Пузырев проследил социальную, экономическую и политическую историю водки после распада СССР. Почему самая известная в мире водка — «Столичная» — уже не русская? Что стало с Владимиром Довганем? Как связаны Владислав Сурков, первый Майдан и «Путинка»? Удалось ли перекрыть поставки контрафактной водки при Путине? Как его ближайший друг подмял под себя рынок? Сколько людей полегло в битвах за спиртзаводы? «Новейшая история России в 14 бутылках водки» открывает глаза на события последних тридцати лет с неожиданной и будоражащей перспективы.
Книга о том, как всё — от живого существа до государства — приспосабливается к действительности и как эту действительность меняет. Автор показывает это на собственном примере, рассказывая об ощущениях россиянина в Болгарии. Книга получила премию на конкурсе Международного союза писателей имени Святых Кирилла и Мефодия «Славянское слово — 2017». Автор награжден медалью имени патриарха болгарской литературы Ивана Вазова.
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.