Что скрывал покойник - [81]

Бювуар ощутил укол ревности, болезненное напоминание о том, что старший инспектор почел за благо посоветоваться с женой, а не с ним. Он знал, что это неразумно, но ведь чувства часто бывают такими, верно?

— Когда она сказала мне: «Поступай так, как решил», я с чистой совестью набрал его номер. Я не могу арестовать Маттью Крофта.

— В таком случае, если не можете вы, то не могу и я. Я не стану выполнять для Бребефа его грязную работу.

— Во-первых, не Бребеф, а суперинтендант Бребеф, а во-вторых, это ваша работа. Или я что-то неправильно расслышал, когда вы держали речь сегодня после обеда? Что это было, в таком случае? Ерунда, достойная «адвоката дьявола»[48]? Вы знаете, что я терпеть не могу подобные выходки. Говорите то, что думаете, и не играйте в претенциозные интеллектуальные игры. Неужели это все, на что вы были способны? Быстренько переметнуться на другую сторону, словно в дурацкой игре для развития интеллекта умственно отсталых детишек?

— Нет, это не игра. Я считаю, что Маттью Крофт совершил убийство.

— Так арестуйте его!

— Это не все. — Теперь Бювуар выглядел действительно жалко. — Суперинтендант приказал мне забрать у вас значок и оружие.

Гамаш был потрясен. Если бы он тщательно обдумал свое положение, то, наверное, не удивился бы, но он не мог и предполагать, что дело зайдет так далеко. В груди у него защемило. Острота собственной реакции поразила его. Придется серьезно поразмыслить над этим, но, к счастью, ему предстоял долгий путь домой, так что времени хватит.

Гамаш встряхнулся, сунул руку в нагрудный карман и передал инспектору свой значок и удостоверение личности. Потом отстегнул кобуру с пояса.

— Мне очень жаль, — прошептал Бювуар.

Гамаш взял себя в руки, но все-таки недостаточно быстро, чтобы Бювуар не заметил взрыва эмоций. Забирая у старшего инспектора атрибуты его служебного положения, Бювуар вспомнил одну из многих вещей, которым научился у Гамаша. Евангелие от Матфея, глава десятая, стих тридцать шестой.

Похороны Джейн Нил, старой девы из деревушки Три Сосны в округе Сен-Реми, провинция Квебек, состоялись два дня спустя. На колокольне церкви Святой Марии траурным звоном надрывались колокола, и эхо катилось по долинам, достигая самых отдаленных уголков, проникая в сокровенные глубины земли, где обитали такие создания, которые никогда бы не существовали, если бы Джейн Нил не была тем человеком, которым была, и не жила так, как жила.

И вот теперь люди собрались, чтобы сказать ей последнее «прости». Был здесь и Арман Гамаш, приехавший из Монреаля. Он с радостью воспользовался случаем, чтобы прервать вынужденное бездействие. Он протиснулся сквозь толпу, вошел в раскрытые врата небольшой церкви и оказался в полумраке внутреннего помещения. Гамаша всегда поражало, что в церквях так мрачно и темно. На улице вовсю светило солнце, и ему понадобилась минута или две, чтобы глаза привыкли к полумраку. Но даже теперь у Гамаша не было ощущения, что он оказался дома. Церковь представлялась ему или огромным, похожим на пещеру памятником, служившим олицетворением даже не столько Господа, сколько состояния и привилегий общины, или аскетическим и холодным воплощением экстатического отказа от земных удовольствий. Гамаш любил ходить в церковь, ему нравилась звучащая там музыка, красота языка и умиротворение. Но в своем «вольво» он ощущал себя ближе к Господу.

В толпе он разглядел Бювуара, помахал рукой и стал пробираться к нему.

— Я надеялся, что вы приедете, — приветствовал его Бювуар. — Вам будет небезынтересно узнать, что мы арестовали все семейство Крофтов, включая их скот и домашних животных.

— Да, похоже, вы решили подстраховаться на сто процентов.

— Вы чертовски правы, напарник.

Гамаш не видел Бювуара с прошлого вторника, когда ему пришлось уехать из деревушки, но они несколько раз разговаривали по телефону. Бювуар хотел держать Гамаша в курсе, а Гамаш — чтобы дать понять Бювуару, что не держит на него обиды.

Иоланда, покачиваясь, шла за гробом, когда его вносили в церковь. Рядом с ней вышагивал Андрэ, худощавый и коварный, с масляной улыбкой на устах. Бернар держался позади, его хитрые живые глазки бегали по сторонам, словно высматривая новую жертву. Гамаш жалел Иоланду и сочувствовал ей. Не из-за той боли, которую она испытывала, а как раз из-за той, которую она не чувствовала. Мысленно он молился о том, чтобы однажды настал такой день, когда ей не нужно будет изображать эмоциональные переживания, за исключением негодования, а она действительно сможет ощущать их. Вообще, все собравшиеся в церкви не лучились весельем, но Иоланда была живым воплощением вселенской скорби. Она выглядела жалостливо и умилительно.

Служба оказалась короткой и безликой. Священник явно не был знаком с Джейн Нил при жизни. Никто из членов семьи не встал, чтобы произнести прощальную речь, за исключением Андрэ, который прочел несколько строчек из Священного писания, но с таким видом, что всем стало ясно, что программу телепередач он читает с большим воодушевлением. Служба шла только на французском языке, хотя Джейн была англичанкой. Службу вел католический священник и по законам католицизма, хотя Джейн принадлежала к англиканской церкви. По окончании церемонии Иоланда, Андрэ и Бертран проводили гроб на кладбище, где должны были состояться похороны «в семейном кругу», хотя друзья Джейн и составляли ее настоящую семью.