Что сказал бы Генри Миллер... - [12]

Погода — как всегда бывает, когда на сердце кошки скребут, — была гнусная. По утрам шли дожди, днем небо было бесцветное. Перед самой нашей дверью машина сбила белку, так что нельзя было ни войти в дом, ни выйти из него, непроизвольно не бросив взгляд на пушистый комок в крови. Во время семейного обеда вместе с его матерью и моей женой Тиной Джеси как-то вяло ел бифштекс с картофельным пюре (его любимое блюдо), старался быть вежливым и раскрепощенным, но было заметно, что он слегка напряжен. Выглядел он неважно, как ребенок, которому нездоровится, пил слишком много вина. Причем в глаза бросалось не столько количество выпитого, сколько темп, с каким он опустошал бокал, явно стремясь ускорить действие алкоголя. Так иногда пьют запойные пьяницы. Я решил, что за этим его пристрастием надо будет проследить внимательнее.

Когда я смотрел на Джеси через стол, в голове проносились обрывочные образы — один печальнее другого. Сын представлялся мне уже немолодым таксистом, колесившим по улицам в дождливую ночь в провонявшей марихуаной машине, где рядом с ним на сиденье валяется сложенная бульварная газетенка. И я ведь сам — черт бы меня драл — сказал ему, что он может делать все, что ему взбредет в голову: за квартиру; сказал, можно не платить, разрешил ему дрыхнуть весь день до одури. Это же надо, какой я крутой папашка!

А что, если ничего из этого не выйдет? Если тем самым я бросил его в колодец, из которого нет спасения, и его ждет лишь череда занятий, от которых с души воротит, где пахнет совсем не деньгами, а одной только дешевой выпивкой? Что, если именно я уготовил сыну такую судьбу?

Позже вечером я подошел к нему, когда он в одиночестве курил на крыльце.

— Знаешь, — сказал я, садясь на плетеный стул у входа, — то, что ты делаешь, я хочу сказать, то, что ты в школу не ходишь, жизнь тебе не облегчит.

— Знаю, — кивнул Джеси.

— Мне просто хотелось убедиться в том, — продолжил я, — что ты сам знаешь, что делаешь, и отдаешь себе полный отчет в тех трудностях, с которыми сталкивается в жизни человек, проучившийся только девять классов.

— Я знаю, — повторил он, — но думаю, что жизнь у меня все равно сложится.

— Ты так считаешь?

— Да. А ты нет?

— Что нет?

— Ты не думаешь, что у меня в жизни все будет путем?

Я смотрел на сына, вглядывался в его вытянутое, открытое, доверчивое лицо и думал, что мне легче сдохнуть, чем добавить ему в сердце печали.

— Мне кажется, у тебя будет замечательная жизнь, — ответил я. — В сущности, я в этом уверен.

Стоял весенний день. Джеси, еще вялый со сна, нетвердыми ногами поднялся по ступенькам в кухню около пяти часов. Я хотел сделать ему замечание, но промолчал. Такой у нас был уговор. У меня была назначена встреча — надо было выпить с одним малым, который грозился дать мне работу в журнале (вопрос о деньгах стоял все так же остро), но я решил позволить Джеси посмотреть какой-нибудь фильм, а уже потом уходить. Я поставил «Гиганта» с Джеймсом Дином в роли молодого ковбоя. Пока титры скользили по пастбищам крупного рогатого скота, Джеси ел булочку и громко сопел, что вызывало во мне непроизвольное раздражение.

— Это кто? — спросил он с полным ртом.

— Джеймс Дин.

Пауза.

— Крутой парень.

Мы уже почти дошли до той сцены, когда Рок Хадсон уговаривает чем-то похожего на лиса Дина продать ему небольшой участок земли, недавно полученный им в наследство. В комнате находятся еще три-четыре человека — деловые люди в пиджаках и при галстуках, — и все они хотят того же: чтобы этот отщепенец продал свой участок. (Они подозревают, что там есть нефть.) Хадсон предлагает Дину кучу денег. Нет, отвечает ковбой, сдвигая шляпу на глаза, ему очень жаль, но очень уж хочется иметь кусочек земли, пусть маленький, но свой. Не ахти что, но мое.

И пока Дин, который сидит, развалившись и постреливая из стороны в сторону глазами, говорит, он вертит в руках смотанный кусок веревки с камнем на конце для стреноживания скота.

— А теперь — смотри, — подал я голос. — Смотри, как он выходит из комнаты, как движется его рука, будто сметает снег со стола. Как будто он говорит этим деловым ребятам: «А не пойти бы вам всем к чертовой матери».

Это один из тех кадров в кино, которые настолько странны, настолько неожиданны, что, когда смотришь их в первый раз, трудно поверить собственным глазам.

— Вот это да! — Джеси даже приподнялся на кушетке. — Мы можем это посмотреть еще раз? (Благоговение — чувство, которое можно испытывать при чтении Чехова, но в данном случае фраза «Вот это да!» вполне соответствовала впечатлению от игры Джеймса Дина.)

Мне уже надо было выходить. По дороге к двери я сказал:

— Посмотри до конца, тебе понравится.

Гордый собой, я не без удовольствия подумал, что Джеси обязательно досмотрит фильм до конца. Когда позже вечером я вернулся домой (работу так и не получил, но истратил одиннадцать долларов на такси), мой сын сидел за кухонным столом и с аппетитом уплетал спагетти. Причем он ел макароны с открытым ртом. А я уже тысячу раз говорил, чтобы он этого не делал. Если парень не научится вести себя за столом, вряд ли из него получится что-то путное.