Что сердцу дорого - [8]

Вадим искоса поглядывает на Карасика. Нет, в самом деле, тому хоть бы что. Если бы на него так закричал бригадир, он бы сам убежал со стыда невесть куда. Но его бригадир не ругает и не хвалит. Приглядывается.

А для Вадима работа стала уже привычной. Он устанавливал в печь опоки, вынимал их после прокаливания, загружал плавильную печь, укладывая в нее прутки и металлический лом, клеймил отливки, соскребал с цементного пола пристывшие лепешки металла…

Разливать сталь Вадиму пока не доверяли. «Присмотрись, дело это не простое, — говорил мастер. — Да и к жаре попривыкнуть маленько надо». Вадим терпеливо ждал. Он и сам понимал: ответственное дело разливка, допустишь брак — сколько труда пропадет.

Вадим побывал во всех отделениях цеха и знал теперь весь процесс создания отливок. В модельном девушки прессуют будущие детали, только не из стали, а из смеси парафина со стеарином. Нежные эти модельки, чуть подплавив, укрепляют на парафиновом стержне — получается агрегат; он похож на маленькое дерево с необычно толстыми и короткими ветвями — иногда его так и называют: елка. Обмазчицы окунают «елку» в специальный раствор, а потом посыпают сверху мелким песочком — так на агрегате образуется керамическая корочка. Ее просушивают, паром вытапливают пасту, прокаливают для прочности и заливают в нее металл. И снова получается агрегат, на этот раз — стальной. Остается только очистить его от песка и отпилить от литника готовые детали.

От напряженной и жаркой работы Вадим сильно уставал. Сначала думал — с непривычки и стыдился показать слабость, но потом приметил: и другим не легче. Чуть передышка — садятся, на что придется, — на кучу металлического лома, на какую-нибудь чурку или перевернутый прогоревший ковш для разливки металла, а то и прямо на пол, закуривают, радуясь отдыху, подставляют разгоряченные тела освежающему сквозняку.

Подходит мастер — Петр Антонович Нилов, опускается рядом с Вадимом на корточки, сочувственно спрашивает:

— Тяжело?

— Ничего, — бодро говорит Вадим. — Бывает хуже.

— Ты скажи, — убеждает Петр Антонович; — в этом позору нет. До тебя тут поступил один в литейщики. Не парень — богатырь. Ему не по одной, а по пять опок зараз впору подымать, вот какой. А к жаре не мог привыкнуть. Помаялся, помаялся, так и ушел.

— Я привыкну, — пообещал Вадим. — Мне литейное дело нравится.

У Петра Антоновича потемнело лицо, неприветливо сдвинулись брови. Вадим удивился. Обидел чем? Посмотрел на товарищей. Карасик, вяло привалившись к стенке, полудремал, Андрей сосредоточенно курил, Зуев, бросив беглый взгляд на мастера, незаметно для того подмигнул Вадиму, точно хотел сказать: «Слабинка у старика, мы-то знаем, а ты послушай».

— Литейное тебе нравится, — хмуро повторил мастер. — Ты бы вот в мартеновском побывал… Не приходилось?

— Нет.

— Плавка, — презрительно сказал мастер. — Полтораста килограммов металла плавкой называем. А в мартеновском, бывало, как откроешь летку, как пойдет она, сталь-то, так зарево по всему цеху и разольется. А цех не с эту коробочку. Плывет это ковш под потолком, а крановщица тихонько позванивает — сторонись, берегись, не шути с огнем!

— А что ж вы из мартеновского ушли, Петр Антонович? — неосторожно спросил Вадим.

Мастер долго молчал, Вадиму уже казалось, что он не ответит. Но Нилов вдруг тихо сказал:

— Учиться мне, парень, не довелось. До мастера самоучкой дошел. Пока инженеров нехватка была, вроде на месте считался, а тут прислали с дипломом, а меня, значит, в помощники к нему. Не захотел, погорячился, вот и ушел. — И тут же, видимо, желая переменить разговор, он обратился к Зуеву: — И чего ты, Михаил Степанович, все к печке жмешься, ровно к жене? Сел бы подальше.

— И тут хорошо! Даже приятно подогревает. Вроде где-нибудь на Кавказе солнышко тебя печет.

— Последнее сало растопится, — лениво пошутил всегда мрачный и безмолвный Карасик.

— Это тебе страшно — растаешь когда-нибудь, как свечка на горячей плите. А у меня сала нет. — Зуев вытер свое худое, с немного запавшими щеками и острым носом лицо и без всякой связи с предыдущим сказал: — В воскресенье пойду костюм покупать. Весь город, видать, придется обегать: трудно на мою фигуру подобрать.

Зуев очень любит покупать вещи. Это — его страсть. Он жалеет деньги на еду и неизменно приносит с собой на обед краюху черного хлеба и бутылку молока. Дни получки для Зуева — самые значительные в жизни.

— Это уже четвертый у меня будет. Синий есть, коричневых два, а теперь черный думаю поискать.

— Да куда тебе столько? — удивился Карасик. — Ты ведь и не надеваешь их никогда, все в старье ходишь.

— Пускай, место не пролежат. В праздник когда и надену.

— Жадный ты, Михаил, — говорит Андрей. — Не люблю жадных.

Тон у Андрея вызывающий, так недалеко и до ссоры, Петр Антонович спешит переменить разговор.

— Радио сегодня слушал кто? Я проспал немного.

— Я слушал, — отозвался Вадим. — Опять бельгийцы в Конго лезут.

— Сволочи! — тотчас вмешивается Андрей. — В Конго и в Лаосе сразу кашу заварили, на Кубу зарятся.

Зуев тушит о пол крохотный окурок.

— Заваруха крепкая идет. Гибнет народу немало.

— Ничего они не добьются, — горячо продолжает Андрей. — Не выйдет!