Что с тобой случилось, мальчик? - [4]

знаю тех, кого ты ненавидишь.

Пока что эти «хорошие люди» жалели меня, называли Колей, рассказывали о своей дочке, которая развелась с мужем и воспитывает ребёнка. Тоска!

К счастью, они стали рано укладываться спать, а я походил по коридору вагона, постоял у окна, да там почти ничего не было видно, только моё отражение. И я подумал, что наступает, может быть, последняя ночь в моей жизни.

У многих в семнадцать лет есть друзья, даже своя девушка. У меня же — никого. Не с кем мысленно попрощаться, и никто не пожалеет обо мне, если что случится. Разве что ты. Мама вряд ли.

А вот сейчас я тебе расскажу всю правду про себя и маму.

В тот год, когда мы вернулись из Карелии, мать вдруг решила с тобой разойтись. Не знаю, как это объясняешь ты. Ты ни разу об этом со мной не говорил, а мать без конца твердит, что ты оказался прохиндеем, не тем, за кого она тебя считала, когда выходила замуж, что ты не хочешь зарабатывать, как настоящий мужчина, у которого должна быть машина, дача, пишешь никому не нужные сочинения. А она больная, ей нужно особое питание, санатории, она не должна таскаться каждый день на работу в своё музучилище.

Между прочим, мать на самом деле больная: ездит в Трускавец, ложится в клиники на обследования.

Хотя врачи ничего не находят, ест лекарства. Очень слабая и нервная.

Она мне рассказывала, что подала на развод, а ты даже не пришёл в суд. Что требовала разменять наши две комнаты и разделить вещи, а твои родители оставили ей всю квартиру, и мебель, и все, а сами переехали к тебе.

Зачем ты отдал меня матери? Я был маленький, ничего не понимал, а ты‑то, большой и умный балбес, должен был соображать, что ты наделал. Ты меня предал. Да, я знаю, мать не хотела оставлять меня тебе, это и суд постановил. Всё равно не должен был соглашаться.

В тот вечер, когда я стоял в поезде у окна и смотрел на своё отражение, я понял, что всё началось с этого твоего предательства. Кончились многосерийные сказки, кончилось моё детство.

Да, ты забирал меня по субботам из школы и к утру понедельника опять привозил к первому уроку. Помню, как ты будил меня, как бабушка кормила завтраком, потом мы с тобой спешили в темноте к метро, ехали с пересадками к Чистым прудам, где жили мы с матерью и где была моя школа.

Да, каждый год ты ездил со мной на летние каникулы в Сухуми и другие места, а потом я снова оказывался у матери.

И то, что я должен вернуться, отравляло мне все. Вот почему я так себя плохо вёл, так мучил тебя во время этих поездок.

Помнишь, однажды я засунул бабочку за шиворот нашей квартирной хозяйке в Сухуми? Как она визжала! Ты рассердился, а я убежал. Ты искал меня до вечера по двору, по пляжам, по всему городу, даже на вокзал ездил. И не догадался заглянуть на нашу крышу, куда я залез по приставной лестнице.

А как ещё я мог выразить свой протест?

Не хотел я жить у мамы среди пузырьков с каплями, среди таблеток, грелок и клизм. Слушать её вечные поучения, её вечные проклятия тебе. Каждый месяц ты присылал ей деньги — не знаю, откуда ты их брал, — возил меня на юг, забирал к себе по субботам и воскресеньям, а она ругала тебя последними словами, говорила, что ты ей испортил жизнь.

Не знаю, кто из вас кому испортил жизнь, но мне вы точно испортили.

Помнишь, она отдала меня сначала в престижную французскую школу к знакомой учительнице. Дарила ей духи, коробки конфет, приглашала в гости. Но на черта мне был нужен этот французский? Я хотел к тебе. Говорил об этом матери, плакал. И это ещё больше её злило. На время она вообще запретила видеться с тобой. Перевела в другую школу — обыкновенную. Но и здесь я не учился. Теперь по субботам и по воскресеньям она таскала меня к своим родителям на Ленинский проспект, куда приезжали её брат Дима и младшая сестра Марина, все разведённые и каждый со своим ребёнком.

Вот уж доставалось бабушке Клаве и дедушке Мише! Дедушка ходил в магазины, гулял с нами во дворе, бабушка готовила, кормила, стирала, усаживала за уроки. А мама с сестрой и братом смотрели телевизор и обсуждали свою жизнь.

Бабушка, как всегда, не давала им ничего делать, жалела их, обманутых, больных, говорила, что они с дедушкой прожили тяжёлую биографию, всего добились, воспитали трёх замечательных детей, дали образование: одна — музыкант, другая — актриса, третий — инженер, и все несчастны.

Каково было при этом делать уроки на понедельник, нудно решать примеры по арифметике с иксами–игреками, учить стихи про пионерский галстук? Однажды, когда мы приехали домой от бабушки с дедушкой, она впервые избила меня. Ни за что.

Вчера я не успел до конца рассказать про себя и маму, про то, как зимой ехал в поезде «Москва — Сухуми». Не очень‑то приятно все это ворошить. Но только ты должен знать правду, перед тем как мы расстанемся. Помнишь, когда я кончал третий класс, она снова разрешила забирать меня на субботу и воскресенье, на все каникулы?

Тогда твоя мама, другая моя бабушка, сказала дедушке, а я это случайно подслушал: «Ира скоро отдаст его насовсем, решила, наверно, выйти замуж, и вообще он ей надоел».

Она была умная и по–настоящему меня любила. Я до сих пор помню её чёрные лучистые глаза, и как она меня гладила тёплой маленькой ладонью по голове, и как мы по воскресеньям ходили то в зоопарк, То в кино, как я помогал ей готовить котлеты — крутил мясо на мясорубке.