Что с тобой случилось, мальчик? - [17]

Думаешь, я не переживал? Жалко мне тебя было, дурака. Что я такого особенного сделал? Если б ты поговорил со мной, пусть отругал бы, ударил, может, ничего и не случилось.

А то переживал внутри себя. Сам виноват.

Читай–читай. Тебе неприятно все это вспоминать. А мне, думаешь, приятно?

Я пытался с тобой заговаривать. Дедушка просил меня простить.

Ты же сделался как каменный. Молча оставлял рубль на обед. Готовил завтраки и ужины. И все.

Теперь уже я сам стирал себе носки, трусы и майки. Никогда не думал, что так повернётся лаша жизнь, о которой мечтал раньше.

Однажды, выйдя из медучилища, решил без звонка заехать к матери. Это было через год после того, как ты заставил меня поздравить её с днём рождения.

Мать была дома. Вроде обрадовалась. Тут же стала готовить ужин. Оказывается, она не вышла замуж. Уж не знаю, куда подевался этот её хмырь из Кременчуга.

За ужином выспрашивала, как когда‑то: «Как он тебя питает? Почему ходишь в ковбойке с потёртым воротником?» Ужасалась тому, что ты определил меня в медучилище. Что я худой. Что я забыл её родителей, бабушку и дедушку. Невзначай спросила, прописал ли ты меня на своей площади.

Когда узнала, что давным–давно прописал, у неё отлегло от сердца.

И тут я попросил денег.

Она полезла в сумочку, стала там что‑то перекладывать, говорить, что мало зарабатывает. Все‑таки дала три рубля.

Через несколько дней я нанёс визит её родителям. Пообедал у них. Узнал, что Марина — сестра матери — вышла замуж за какого‑то шведского фирмача и вместе с сыном уехала к нему в Стокгольм. Бабушка Клава и дедушка Миша были и вправду рады мне. Сами предложили десятку.

С этих пор я стал регулярно бывать у них и у матери. Кормился, выпрашивал деньги. Но тебе об этом не говорил. И все думал: а если б я не начал ездить, так бы они и жили, забыв обо мне? Ведь за три года ни разу даже не позвонили, не поинтересовались. Кому рассказать — не поверят.

И решил драть с них со всех сколько можно.

Теперь я уже был не так зависим от тебя. Особенно после того, как умер дедушка Лева.

Помнишь то ноябрьское утро, когда мы проснулись, а он — мёртвый? Помнишь автобус с гробом, крематорий? Теперь на поминках не было Игоря с Тоней. Были другие твои знакомые. Крамер. А Игорь с Тоней находились далеко, в Горном Алтае, в ссылке.

Когда поминки кончились, все ушли, кроме Артура Крамера.

Он завёл меня в комнату, где теперь я мог жить один, спросил, какие у меня планы.

А что я мог ответить? Никаких планов не было. К тому времени— я уже месяц не ходил в училище. Ты об этом ещё не знал. Легче было сказать об этом Крамеру. Всё равно тебя бы вызвали в учебную часть.

Я и сказал:

— Я разошёлся с медициной.

— Ну и что дальше? — спросил он.

— Хочу стать борцом за права человека.

— Ясно, — сказал Крамер.

Между прочим, Артура Крамера я уважаю больше, чем всех людей, каких видел в жизни.

Он не стал говорить прописных истин, что надо учиться, работать и так далее. Сел на стул, подпёр рукой голову, смотрит. Пристально так на меня. Я даже глаза отвёл.

Потом вдруг спрашивает:

— А ты никогда не задумывался, почему Робеспьер, Дантон и другие прекрасные люди Французской революции, борцы за права человека, кончили тем что стали отрубать друг другу головы на гильотине. А вспомни великое революционное движение в России Народовольцев, большевиков. К какой мясорубке это привело? К какому режиму в стране? Страна и сейчас покрыта концлагерями. Телефоны прослушиваются Мало что изменилось после Сталина. Я вот недавно был на погранзаставе. Возили пограничники на газике по ту сторону контрольно–следовой полосы вдоль забора из колючей проволоки в два человеческих роста. По всей границе СССР тянется этот забор. Вся страна — концлагерь… Родина наша гибнет.

Я его слушал, и даже страшно стало.

Много чего он мне тогда рассказал. А потом говорит:

— И вот в этих условиях твой отец заканчивает роман, даже не роман — нечто большее — о другом пути, единственном, каким и можно только спастись. Каждому человеку. И всей стране. Всему миру.

— Каким это путём? — спрашиваю.

— Прочтёшь — узнаешь.

— А он не даёт! Даже не хочет об этом разговаривать! Вообще перестал со мной общаться!

Артур как грохнет кулаком об стол.

— Да у него секунды свободной нет! Я уж не говорю, что в любой момент могут конфисковать роман. Ты что, не видишь, каково ему приходится? Ведь он ещё лечит людей. Ночами пишет эти внутренние рецензии — зарабатывает на жизнь. Таскается по магазинам, готовит тебе. Ты ему хоть чем‑то помог? Человек фактически из‑за тебя без глаза остался. А что будет, если ты его опять доведёшь и такая же история случится со вторым глазом? У него теперь, кроме тебя, никого…

Ты в это время мыл на кухне посуду после поминок. Был уже первый час ночи.

— Сдаётся мне, что ты становишься борцом за собственные права, — сказал Крамер, вставая. — Учти, отца мы в обиду не дадим.

Вот как он повернул всё дело. Твой Артур Крамер. Я даже сначала подумал, что это ты его подучил так со мной говорить.

Тогда‑то впервые и мелькнула у меня мысль — убежать, вырваться за стену из проволоки, из этой клетки. Живите сами как хотите. И никому не буду мешать.