Что с тобой случилось, мальчик? - [14]

А что изменилось?

Думаешь, я не видел, как, когда к тебе приходил Артур Крамер послушать новые главы твоего романа, ты выключал телефон из розетки? Ему читал, а мне — нет. Говорил, что я ещё маленький, не пойму. Значит, про Сталина мог понять, а про то, о чём ты пишешь, не мог?

К тому времени ты перевёл меня из той школы, где я учился, когда жил с матерью, в другую, совсем близко от дома. Это была уже четвёртая школа в моей жизни.

Учителя быстро просекли, что я отстаю по всем предметам, кроме разве географии и литературы. Испугались, что снижу им процент успеваемости. Стали оставлять меня после уроков на дополнительные занятия. Особенно старалась классная руководительница — математичка. Она все допытывалась: почему это я сменил столько школ? А что я мог ей сказать? Хотела встретиться не с тобой, а с матерью.

Мать ни разу даже не позвонила, с тех пор как меня выгнала. Её родители тоже. И я не хотел им звонить, я их всех ненавидел, хотя ты говорил, что это нехорошо, все‑таки родная мать, может быть, она действительно болеет…

Только через год после того, как я вступил в комсомол, перешёл в восьмой класс, ты все‑таки настоял, заставил позвонить, поздравить с днём рождения.

Мать как ни в чём не бывало стала спрашивать, как моё здоровье, как я учусь, хорошо ли меня питают.

Сама рубля не прислала. Я‑то видел, как нам трудно. Никто алиментов нам не платил. Иной раз жили на одну дедушкину пенсию персональную — жалкие девяносто рублей.

И все же ты продолжал писать свой бесконечный роман да ещё отвечал мне, что его, наверное, никогда не напечатают.

И в свободное от этого занятия время бесплатно лечил этой своей биоэнергией рук больных, которые прут в наш дом со всех сторон, всех концов света.

А в промежутках ходил за продуктами, готовил, стирал, отстукивал на машинке рецензии на какие‑то рукописи, за что получал гроши.

По вторникам оставлял нас с дедушкой на целый вечер — уходил на занятия к Артуру Крамеру. Думаешь, я не знаю, чем вы там занимаетесь? Имей в виду, толстую книжку, где ты конспектируешь его беседы, записываешь упражнения, я давно отыскал на твоей книжной полке между Платоном и Циолковским, пролистывал. Не удалась твоя маскировочка!

Не злись. Мне тоже хотелось уметь исцелять людей, находить под землёй могилы. Хотелось стать таким, как ты, как Артур Крамер. Я просил, умолял, чтоб и меня научили.

Но оба вы с Крамером утверждали, что этому можно научиться только после того, как человек перестаёт расти, после 25 лет. А пока надо, мол, хорошо заниматься в школе, найти своё призвание.

Призвание! Легко вам было так говорить! У вас уже было все — возраст, профессия, любимое занятие. У меня не было ничего.

Хотелось скорей стать хоть чем‑то, всех удивить.

Ты до сих пор не знаешь, что меня из‑за этого чуть не выперли из школы. Все та же наша классная руководительница Варвара Степановна вздумала подключить меня к «общественной жизни», ввела меня в редколлегию общешкольной стенгазеты. И так получилось, что, кроме меня, некому было делать выпуск к 8 Марта, Женскому дню. Никто не хотел этой ерундой заниматься. Она же заставила. Дала лист ватманской бумаги, краски, клей, старые «Огоньки» и «Работницы». Велела сочинить стихи — поздравление учительницам.

Чуть не до ночи я сидел дома, наклеивал картинки из журналов, рисовал, раскрашивал, делал эту показуху, никому не нужную. И как раз посередине осталось свободное место.

Ну, тут я решил отличиться.

У нас была биологичка, знаешь, из тех, что «с седыми прядками над старыми тетрадками». Из той самой слюнявой песенки. Такая старушка–девушка, которой давно пора на пенсию, а она всё преподаёт, всё воспитывает. Так вот, что‑то у неё случилось с памятью, заело в одном пункте. Однажды на уроке она рассказывала о Мечникове, который изобрёл какую‑то простоквашу. И если её всегда пить, будешь жить чуть ли не бесконечно. Так долго, что надоест. Сам будто бы захочешь помереть. И люди, встречаясь на улице, будто бы будут с улыбкой говорить друг другу: «Желаем вам приятной смерти!»

И эту липовую историю она выкладывала нам чуть не на каждом уроке биологии. Как какую‑то новость.

Ух и злорадно я улыбался, когда составил свой стишок и вписал его фломастером на свободное место.

А утром восьмого марта прикнопил газету на первом этаже, на том стенде, мимо которого в большую перемену все к буфету бегут.

Народу собралось — вся школа А я сзади стою. Все, конечно, читают стихотворение:

УЧИТЕЛЬНИЦЕ БИОЛОГИИ

Желаем вам приятной смерти,

Как некий Мечников сказал.

Весь класс бы гроб ваш провожал

С улыбкой радостной, поверьте!

Скандал был большой. Хорошо, хоть в школе оставили.

Перечитал всё, что вчера написано, и понял: не удалось объяснить тебе самое главное: из‑за чего я решил уйти через границу.

Там, в психушке, когда я мысленно разговаривал с тобой, все вроде было понятно. Сейчас — не получается. Отвлекаюсь на всякую чепуху.

Вспомни Игоря и его жену Тоню — адвокатов. Это они помогали тебе на похоронах бабушки Беллы, устраивали поминки. Стали лучшими друзьями. Когда ты меня взял к себе, приносили мне то пальто, то ботинки. Подарили куртку Игоря.