Что посеешь - [16]

Алена Братусь покраснела и сердито сказала:

— Я пионервожатая, а он из моего отряда, я разберусь.

— Ну, тогда извините, — смущенно сказал дежурный и протянул ей протокол, а один из дружинников даже отдал честь.

Петр хотел что-то сказать, но Алена дернула его за рукав и прямо-таки выдернула из штаба на улицу.

— Уф-ф! — сказала она и сунула в руку пораженному до обалдения Батурину злосчастный протокол. — На память. Поговорим потом.

И она убежала. А Петр остался стоять с раскрытым ртом.

Он отказался от ужина, полночи проворочался на своем диване и заснул только под утро. А утром, получив нагоняй от матери и еле-еле запихнув в себя завтрак, понесся в школу, чтобы успеть перехватить Фикуса. Но Фикус почему-то вовсе не пришел в школу, и Батурин на некоторое время вздохнул с облегчением. Но на Наташу он смотреть не мог и старался удрать от нее подальше.

Витя Пискарев тоже не пришел в школу. Зато в школу явилась его мама Софья Аристарховна. Из учительской долго раздавался ее грозный голос, а когда она ушла, оттуда вышла красная и встрепанная завуч, а за ней — взъерошенный. Осипваныч, который, ни к кому не обращаясь, довольно грозно спросил:

— Кто вчера побил Витю Пискарева?

Народ безмолвствовал, а Петр Батурин, стоявший в сторонке, ужасно удивился: значит, чудо-мальчик ничего не сказал! И от этой мысли ему стало совсем тошно. Шатаясь, он вышел на улицу и пошел с последнего урока куда глаза глядят, к деду Веретею на реку.

Мудрый дед Веретей посмотрел из-под лохматых бровей на унылого и согбенного Петра Батурина, похлопал его по плечу и усадил есть простоквашу.

Глава VI

Съев две пол-литровые банки густой кисло-сладкой простокваши и огромный кусок хлеба, Петр Батурин вышел отдохнуть. Он уселся под сосной, прислонясь к ее стволу, от которого пахло романтикой туристских походов, дальних странствий и просмоленной палубой бригантины.

Петр мучился. Ах, как неимоверно страдал П. Батурин. Он, который гордился своей прямотой и справедливостью; он, такой мужественный и принципиальный; он… такой… И вдруг у него, вот такого, вся жизнь пошла наперекосяк, и он натворил черт знает что. Ну прямо ни в какие ворота не лезет.

«Эх, — с горечью думал он, — нет Бори. Не с кем посоветоваться. Был бы Боря, он бы подсказал, что делать и как быть».

А пока… пока надо начать новую жизнь. И для этого в первую очередь нужно заняться каким-нибудь серьезным делом, чтобы не оставалось времени на всякую ерунду.

Неподалеку от избы деда Веретея, чуть вверх по реке виден был песчаный остров. И казалось бы, ну что может вырасти на том песке, однако остров весь зарос высоким тальником и стреловидной, жесткой, как ножи, осокой. От низкого левого берега остров отделяла неширокая протока; желтоватая, но прозрачная вода струилась и журчала на перекатах.

Солнце, довольно скупое и редкое здесь в это время года, все же пригревало, просвечивая сквозь кроны кедров и сосен.

Пригрело солнце и нашего Петра.

Он не заметил, как подошел дед Веретей.

— Там, — сказал дед, ткнув заскорузлым пальцем куда-то себе за плечо, — островок там. Сходи-ка.

— А что там на острове? — спросил Петр.

— Погляди, — буркнул дед и пошел к своему дому.

«Ну дед! — с уважением подумал Батурин. — Железный дед. Волшебный какой-то. Откуда он знает, что я про тот остров думал?»

Батурин встал, отряхнул со штанов приставшие к ним сосновые иголки и направился вверх по реке. Лапоть лениво поднялся, потянулся с хрустом, зевнул во всю свою огромную пасть и не спеша пошел за Петром.

Оставив штаны и рубашку на берегу, Батурин переплыл протоку. Пес плыл с ним рядом. На острове Лапоть отряхнулся и деловито направился прямо к кустам.

— Ты куда? — окликнул его Петр.

Лапоть остановился и, повернув голову, посмотрел на Батурина. Затем он сделал опять несколько шагов и снова посмотрел. «Зовет, что ли»? — подумал Петр и решительно полез в кусты.

Они долго продирались сквозь чащобу; Петр весь исцарапался и изрезал ноги жесткой осокой. Он кряхтел и ругался, но Лапоть не обращал на его стоны и жалобы никакого внимания и шел напролом по ему одному известному направлению. Когда Батурин уже совсем решил было плюнуть на этого проклятого пса и вернуться обратно, Лапоть вдруг остановился. И тут Петр услышал знакомые сердитые голоса:

— Ну и чо? Ну и не чо!

— Дак я…

Батурин раздвинул густые и гибкие ветки тальника и на песчаной прогалине прежде всего увидел здоровенную лодку. Она лежала кверху позеленевшим от времени днищем, на бортах ее зияли дыры и сквозь них тянула свои стрелы осока. Лодка была стара, как «Летучий голландец», но даже в своей бесполезной старости она выглядела внушительно и красиво. Около лодки прыгали голые Гошка и Прошка и орали друг на друга осипшими голосами:

— А ты чо?

— А ни чо!

— Солены уши!

— Сам!..

Лапоть с треском продрался сквозь кусты и с лаем бросился к братцам Азиатцевым. Те кинулись в разные стороны. Но Прошка сразу же остановился и закричал:

— Ну! Так то же Лапоть!

— Ну! — сказал Гошка, тоже остановившись.

— Ты чего здесь? — спросил Прошка.

Лапоть гавкнул и побежал к кустам, за которыми стоял Батурин. Петр вышел с независимым видом.