Что-нибудь светлое… - [57]

А здесь он перебивался случайными заработками, чаще всего по-черному. И что было причиной того, что «в люди» Альтерман не выбрался? Незнание языка? Неумение налаживать контакты? Отсутствие пробивных способностей? Просто невезение? Могло быть все, что угодно, и все вместе. Берковичу в свое время повезло — как немногим. Приехал он в Израиль с родителями, которым не удалось здесь проработать и дня. Отец был «там» старшим инженером на фабрике, мать — бухгалтером, и куда они могли устроиться, не зная языка, который, к тому же, не очень старались выучить, ссылаясь на возраст и отсутствие лингвистических способностей? Может, потому отец так быстро ушел… Беркович не любил вспоминать первые годы, когда он и сам думал, что приехали зря, все чужое, и в школе у него поначалу были проблемы, хотя язык-то как раз пошел у него легко, но не языком же единым жив человек.

— Вашему мужу все-таки удалось устроиться в университете.

Это был не вопрос, а простая констатация, но Мария возмутилась:

— Устроиться! Гриша — талантливый ученый, у него там было около ста публикаций, о чем вы говорите! А здесь он, как приехали, послал свои автобиографии во все университеты и колледжи, получил шесть приглашений на семинары, везде блестяще выступил, его Технион переманивал, но в Тель-Авиве предложили лучшие условия, сначала, правда, была стипендия от министерства науки, а потом удалось выбить гранты.

Мария противоречила сама себе. Если Вайншток так нужен был сразу в двух вузах, зачем было добиваться стипендии? Впрочем, Беркович плохо знал университетскую систему — скорее всего, даже желая иметь у себя талантливого ученого, университет не мог оплачивать его деятельность. О борьбе ученых-репатриантов за свои права Беркович слышал, и демонстрации, которые устраивал «Союз ученых-репатриантов», видел по телевизору, удивляясь, почему среди приехавших научных работников так мало молодых — все выглядели пенсионерами.

Беркович спрятал в сумку «орудие преступления» и, не сказав больше ни слова, покинул кухню. Дверь из спальни была открыта, Лея и Рина вышли в коридор, обнявшись, и стояли, раскачиваясь, как матросы на палубе корабля в бурю.

— Вы получили документы? — спросил Беркович.

— Да, — сказала Рина. — Похороны завтра в два, на кладбище Гиват-Шауль. Натан… нам не отдали… сказали, что оттуда…

— Да, — кивнул Беркович, — таковы правила.

Подумал: «Вам же хлопот меньше, все сделает Хевра кадиша[12]».

Рина, похоже, хотела спросить «Вы придете?», но прикусила язык, а Лея посмотрела на старшего инспектора с вызовом и добавила:

— Вы уже знаете, кто убил папу?

Беркович покачал головой и почему-то спросил:

— Лея, ты любишь играть в куклы?

Конечно, какая девочка не играет в куклы. Почему он спросил?

— Не очень, — призналась Лея. — Больше любила… и сейчас тоже… смотреть телевизор. Мультики. То есть, раньше мультики, а сейчас…

Она не стала продолжать. Какое дело полицейскому офицеру до фильмов, которые ей нравятся, и какие мультики нравились, когда она была маленькой?

— Советские? — вырвалось у Берковича. — «Чебурашка», «Ежик в тумане», «Винни-Пух»…

Он называл свои любимые. Беркович помнил каждый кадр и пожалел, что лет десять не пересматривал эти замечательные ленты. Арик, которому уже исполнилось четыре, российские и советские анимации смотреть не желал и тащился от бессмысленных телепузиков.

— «Чебурашка»? — повторила Лея медленно, то ли пробуя слово на вкус, то ли пытаясь вспомнить или понять, о чем идет речь. — Нет, японские. Черепашки-ниндзя.

— У тебя есть куклы? — удивляясь собственной настойчивости, спросил Беркович и только тогда понял, почему задавал именно эти вопросы. Что, если среди кукол Леи окажется похожая на недоделанную болванку?

И что, если окажется?

— Были, — сказала Лея, глядя на мать, а не на Берковича. Рина погладила дочь по голове и ответила на незаданный вопрос старшего инспектора. Она, в отличие от Леи, быстрее понимала логику полицейского.

— Хотите посмотреть? Старые куклы мы не так давно сложили в коробку и вынесли на балкон, в квартире не так уж много места. Оставили две самые любимые — деревянного Буратино и толстую тряпичную Тому, они обе в гостиной на полке под телевизором.

Буратино и Тому Беркович уже видел. Буратино выглядел, как новый, только краска местами стерлась, а Тома, напротив, готова была отправиться в мусорный бак — помятая, со свалявшимися волосами, глаза навыкате, нос оторван.

— Покажите, если не трудно.

На балконе стояла стиральная машина, на раскладной сушилке было развешано уже высохшее белье. Картонная коробка стояла в углу, на ней — пакет с рулонами туалетной бумаги. Рина отставила пакет в сторону, Лея открыла коробку, Беркович заглянул внутрь. Мог и не смотреть: действительно, семь старых кукол, обычное девчачье богатство, которое с тяжелым сердцем отправляют доживать на балкон вместо того, чтобы сразу снести к мусорным бакам.

— Спасибо, — пробормотал Беркович, ощущая, что вторгся в личное пространство — да, имел право, да, как бы в интересах дела, но все равно ни Лея, ни куклы ему этого не простят. Глупая мысль, но она не просто промелькнула, она зацепилась за какую-то извилину в мозгу и повторялась, пока старший инспектор, произнося стандартные извинения, выходил в коридор и прощался. Из кухни вышла Мария и смотрела на Берковича, уперев в бока толстые руки. Она хотела что-то сказать, возможно, язвительное или грубое, но сдержалась, и Беркович вышел за порог, пообещав присутствовать на похоронах.